Мы топтались на месте, ходили кругами, пробуя на вкус и на запах холод. О чем-то спорили, вытаскивая старые обиды из-за пазух еще теплыми, трепетными… Мне хотелось вернуться в свои двенадцать, осенний морок уверял, что в последний раз я была счастлива именно тогда, сбегая с уроков в ближайший лес.
И вот мы у поросшей лесом горы, но все изменилось, словно и не случалось прежде. Только подвесной мост, качавший еще мою юную, голубоглазую бабушку, - жив. Все те же "башни" в стиле модерн с подтеками ржавчины, но толстенные стальные тросы оборваны, а сам он поставлен на рельсы. Как списанный со счетов самолет, который больше никогда не взмоет в небеса.
Пропустив вперед шумных женщин с собаками и детьми, терпеливо смотрю, как утекая прочь, те теряются в тусклых зарослях пожухлых лопухов и путанных мотках колючей ажины. Хочу оказаться на узком мосту одна. Помню, как замирало сердце, когда нога наступала на шаткие, зыбкие доски, овраг внизу казался бесконечным, а вокруг дышал тишиной лес, задремавший на окраине города.
Теперь все иначе, мост неподвижен, а под ним сухая неглубокая яма, заполненная письмами "до востребования". За ними так и не пришли. Почта закрыта, почтальон на пенсии уже сто лет как.
Закрываю глаза, чтобы услышать себя другую и слова, что шепчет прошлое: чудится снежная зима, визг девчонок и хохот мальчишек, раскачивающих мост что есть силы. Крик: "Беги!" Полосатая, шерстяная "труба" вместо шапки слезает с головы, холодный снег жжет горячие щеки, тает на лице и стекает по шее за шиворот. Острый запах бенгальских огней, мы жжем их в честь подступающего праздника и засовываем в снег. А после - долгая езда на автобусе с одного края мира в другой. Темный город, утонувший в веерных отключениях, и обрывающийся в подворотне дворового колодца смех, перекрытый синим голосом небес, подвывающих от одиночества. Влажные, задубевшие на морозе варежки. И что-то еще, маленькое и весомое… Ключ от дома. И привязанное к нему всеобъемлющее чувство – мир, наваливающийся бесконечным одеялом. Все силы надо бросить на то, чтобы вылезти из-под его края.
Наконец все бодрые пенсионеры, активные дети и пульсирующие звуком "приоры" остаются позади. Тропинка ржавой лентой уползает вглубь сырой лощины, сумрачной и тихой. Под ногами скользят слои листопада и высоченный сухой сорняк вдоль дорожки зажимает нас все сильнее между двух стен. Заталкивая в глубь, в сумрак.
День холодный и мокрый. Дождя нет, но вся эта невыплаканная печаль осени висит в воздухе. Колышется и подступает к горлу.
Навстречу несется, прижав к себе лаковую сумочку, растерянная девушка. Но когда мы равняемся, вижу ее старое лицо. Что здесь, на скользкой лесной тропе, забыла девушка с лицом встревоженной старухи и нарядной лаковой сумкой под мышкой? Что погнало ее по тропе вниз, какое видение? Смотрю вслед, а она, нервно подергивая плечами, скрывается из виду, словно бежит, удивляясь на ходу обстоятельствам, в которых угораздило очутиться.
Тропинка делает зигзаг, перескакивает через очередную балку, и устремляется вверх-вверх по склону. Сердце тараторит, тяжело ухает и вдруг замирает - здесь начинается настоящий лес, с высоченными деревьями и долго скользящим светом.
Иногда легко, играючи, в уши деревьям дует ветер, и они роняют остатки листвы. Тогда тишину заполняет тонкое, почти звенящее шуршание, легкое, словно трепет крыльев.
Мне снова двенадцать и в фильме, от которого не осталось ни сюжета, ни названия, медленно опадают листья. Кассета сыпется, горизонтальные линии режут изображение поперек.
Ветер дует, и записки с названием фильма, мерцая на свету, летят над моей головой. Их уносит куда-то и шагающие по краю склона деревья скрывают продолжение этой истории.
За крутым изгибом земли - пустота, заполненная туманом, в аквамариновой дымке проступают другие отроги лесистого хребта, уходящие вдаль. Тонкая работа.
Мы давно забыли о чем спорили внизу и увлеклись подъемом. Иногда нас обгоняют спринтеры. Или наоборот, спускаются навстречу. Коротко здороваются на выдохе - чтобы не сбить дыхания.
- Салам!
- Салам!
С каждым шагом лес вокруг делается все нереальнее. И туман, в котором плывет гора, густой, там за гранью, не заступивший внутрь, за частокол черных стволов – завораживает. Обрывающиеся в голубую бездну горы, медные листья, укрывающие землю и тонкие прориси совсем уже голых веток. То ли руки, то ли волосы, которые связывают начала с концами.
Навстречу спускается розовощекий старичок, улыбается и желает нам удачи. Потом еще раз, словно переживая что не все сказал, желает хорошего дня, хотя день уже тонет в подступившем сумраке и становится вечером. Но он настойчив. А когда мы уже совсем разминулись, добавляет, словно извиняясь снизу, задрав голову: "Эээ, там это, на вершине девочки костры жгут".
До вершины последний рывок, дыхание сбилось и сырость ползет по загривку.
- Стемнеет резко, – говорит муж и смотрит назад, оценивая успеем ли вернуться до того, как все здесь утонет во мраке…
А я ловлю замерзшим носом запах костра. И думаю, есть ли у них там на костре чайник с чаем? Выпить бы горячего, обжигающего мятой, а лучше чабрецом.
И мы поднимаемся еще выше… В окружении торжественного золота и тусклой меди. Лес делается редким и обнажает небольшую, как пятачок, залысину: вот и вершина. Но здесь совершенно пусто. Нет никого, лишь следы от кострища.
- Куда же они делись? – недоумеваю, – эти девочки, что жгли костры?
Мы озираемся, пытаясь отыскать ответ, только вокруг никого. Ветер снова дует в уши деревьев. Последний лист покачиваясь и дрожа опускается и ложится мужу в ладонь. А он протягивает его мне, как заветный цветок на тонком стебле.
В нем дырочка, если приложить к глазу можно увидеть через нее скрытое от чужих глаз.
И я прикладываю, и смотрю сквозь отверстие в сухом листе.
У каждого дерева есть имя, и лес тоже зовется как-то по особому. Прежде у него был хозяин, иногда он наведывается послушать песню ветра в кронах. Лесистый хребет танцует вокруг волнами и ни о чем не печалится, ему проспать бы еще миллион лет. А прямо напротив, в тумане, висящем словно дымовая завеса, проступает верхушка Лысой горы. И по направлению к ней, роняя карканье в залитую туманом бездну, улетают три черные вороны.
- Спугнули мы значит девчат… Ну и слава Богу, что не отведали их чая.
Спускаемся в глубоких сумерках. Где-то внизу, в городе ревет стадион. Только очарование леса не исчезает. Сюда прилетают лишь оборванные ветром отзвуки. И мы гадаем, выигрывают наши или нет. К оставленной внизу машине приходим уже в синем свете вечера. Тишина, никаких двенадцатилеток на километры вокруг. Промозглый холод разогнал всех по домам. В машине термос с горячим чаем. Пьем кипяток не дожидаясь, когда он хоть немного остынет, и счастливо дышим паром.
Край одеяла отогнут, и зажмурив левый глаз, правым смотрю сквозь дырочку в осеннем листочке, заглядывая в звездную бездну, за дверь, у которой прячется и все не выходит зима.
