Sputnik встретился с известным археологом, специалистом по Южному Кавказу Александром Скаковым. Он рассказал нам о тайнах древней Осетии, о том, чем опасны "черные" археологи, и о раскопках древнего поселения в окрестностях Цхинвала.
— У многих первая ассоциация со словом "археолог" — этакий Индиана Джонс, добывающий артефакты с риском для жизни. Это, наверное, неправильная ассоциация?
— Индианой Джонсом я бываю только полтора месяца в году. Именно столько у меня продолжается полевой сезон. Да и то — с более-менее современной техникой, теодолитами, компьютерами. Так что Индиана Джонс — конечно, хороший образ, но это немного не сегодняшний день. Хотя бывают и палатки, и дожди, и под снегом приходится работать. Но это только часть археологии.
Остальное — это работа в Москве — с находками, с публикациями. Все это требует кабинетного анализа. То есть археолог больше времени проводит не с лопатой или кисточкой в поле, а в кабинете, за компьютером.
— Наверное, бродяги-археологи посмеиваются над кабинетными историками?
— Я бы не отделял археологию от истории. Было такое выражение известного ученого Артемия Арциховского: "Археология — это история, вооруженная лопатой". Дело в том, что у истории как науки — очень ограниченный набор источников. Они все (или почти все) давно и хорошо известны. Сложно найти новые источники, новые летописи, новые хроники. Археология же постоянно пополняет мир источников новыми находками.
Их становится все больше и больше. Каждый новый сезон раскопок приносит все новые и новые открытия. Все это — источники, позволяющие нам делать выводы о нашей истории, о нашем древнем прошлом. Тем более, что есть эпохи, когда не было письменных источников, ни летописей, ни хроник.
Про народы, жившие на Кавказе в эпоху античности и раннего Средневековья, мы знаем большей частью из археологии. Есть античные — греческие и римские авторы. Но это — такие крохи! Это буквально отдельные фразы, отдельные сообщения, которые много раз цитируются, интерпретируются. Что-то новое получить из них сложно. Археология же позволяет прийти к новым выводам, сделать новые открытия.
— Понятно, что древности, драгоценности и редкости привлекают криминал. Бывало ли так, что приходилось охранять раскопанные участки?
— Да, конечно. Приходилось ночевать на раскопе, например. Чтобы никто не пришел, не залез. Дело в том, что людей привлекает не то, что в раскопе будет золото или бриллианты, которых там нет, конечно. Они могут просто по глупости залезть, ничего не найти, все переворошить, и все. Им будет забава, а нам — большая проблема. Даже беда.
Но самая главная проблема — это "черные" археологи. В России с ними борются, ужесточается ответственность за грабеж древнего наследия. Очень часто люди считают, что это такое хобби — залезть в древнее погребение, выкинуть кости, забрать себе вещи и сказать: "Вот какая у меня хорошая коллекция находок!" И не понимают того, что тем самым уничтожают прошлое своей страны, лишают нас нашей истории. Но им эта история не нужна.
— Чем привлекательна для археологов Осетия?
— Я считаю, что весь Северный Кавказ привлекателен для археологов. Но проблема в том, что Северный Кавказ изучен очень неравномерно. Более-менее хорошо изучены такие регионы, как Дагестан, Кубань, Ставрополье, Адыгея. Северная Осетия изучена гораздо хуже. Как, в общем-то, и Южная. Хотя на юге ситуация даже лучше.
— Почему так произошло?
— Проблема в том, что Северная Осетия была очень сильно ограблена искателями древностей еще в XIX веке. Тогда мелкие местные феодалы (их называли алдары) обнаружили у себя на участках древние захоронения, каменные ящики, склепы. А в них было много бронзовых вещей. Показав эти вещи археологам, алдары поняли, что они имеют большую научную и художественную ценность, и стали на этом зарабатывать.
В итоге перерыли почти все горы Северной Осетии. Сделали себе на этом целые состояния. Находки из Северной Осетии, конечно, есть в Москве — в Историческом музее, в санкт-петербургском Эрмитаже. Но немногим меньше осетинских древностей хранится в музеях Берлина, Вены, Парижа, Лондона, Лиона, в других городах мира.
— Что же в этом плохого?
— Плохо то, что эти находки ушли по музеям и потеряли то, что археологи называют "принадлежностью". То есть мы не знаем, что с чем было найдено, что к какому времени относится. Есть груда красивых вещей, но в них разобраться очень сложно. А для археолога важно изучать находки в комплексе.
Комплексом находок может быть погребение. Может быть клад. Комплекс — это когда древние вещи находятся вместе. То есть они были захоронены в какой-то определенный, узкий интервал времени. Ну, например, человек умер, и вместе с ним положили доспехи, конское снаряжение, украшения его любимой женщины (да и саму женщину). И все эти вещи — синхронны. И можно сделать вывод, что эти вещи относятся к одной культуре и одному времени.
Такая синхронизация очень важна для археологии. Тем самым, найдя десять-двадцать таких погребений, мы можем создать общую картину и понять, как менялась культура этого региона во времени.
— Наверное, так можно понять и связи региона?
— Разумеется! Можно найти инокультурные вещи, импорт того времени. Дело в том, что связи, например, через Главный Кавказский хребет в древности были более оживленными, чем сейчас. Это такой парадокс сегодняшнего дня.
Понятно, что есть авиационное сообщение. Но дороги, связывающие между собой Северный Кавказ, Россию и Азербайджан, Россию и Армению, Россию и Грузию — их сколько всего получается? Это всего две работающие дороги. Это дорога, ведущая из Владикавказа до Тбилиси, шоссейная дорога. И это шоссейная и железная дорога, ведущая от Махачкалы до Баку. И все!
А раньше люди ходили друг к другу в гости через перевалы, обменивались информацией, торговали, женились и выходили замуж. Были и войны, конечно. Все было. И мы находим много вещей, связанных с Южным Кавказом, на Северном Кавказе, и наоборот.
А еще через Кавказ шли кочевники — киммерийцы, скифы. Историки гадают, как они шли? Какими перевалами проходили? Шли они вдоль Каспия или вдоль Черного моря? И находя какие-то вещи, связанные с ними, возле этих маршрутов, мы можем сделать выводы — где именно они проходили. В какие связи с местным населением они вступали. Это тоже очень важно и очень интересно.
Поэтому обращение к древностям Северной Осетии обусловлено именно тем, что это — во многом узловой регион для этих перемещений.
— Вы говорили, что в Южной Осетии ситуация благоприятней. Почему?
— Южная Осетия изучена лучше, чем Северная. До развала Советского Союза там велись масштабные работы. Публиковались результаты, изучались очень интересные могильники. Например, эпохи поздней бронзы — раннего железа. Это, например, совершенно роскошные материалы Тлийского могильника.
Сейчас в Цхинвале восстановлено (а, по сути, построено заново) здание музея истории Южной Осетии. И я уверен, что люди смогут увидеть находки из этого могильника.
— Те раскопки были сделаны силами грузинских археологов?
— Нет, местных. Советскую власть можно ругать за многое, но за ее годы была создана, местами с нуля, местная интеллигенция. Да, это началось еще до революции. Имена таких великих людей, как Коста Хетагуров, или, например, выдающийся прозаик осетинского происхождения Гайто Газданов — знакомы многим людям по всему миру. Но целая плеяда выдающихся археологов появилась именно после революции.
— Четыре года назад вы проводили работы в Южной Осетии. Что удалось найти, какие горизонты открылись?
— Работы были небольшие. Они велись вместе с североосетинскими и местными археологами. В Южной Осетии их немного, но они есть. Например, директор южноосетинского Института гуманитарных исследований Роберт Гаглойты. И вот как раз вместе с ним мы проводили работы, которые шли на окраине города Цхинвал, на холме.
Было найдено поселение. Верхние слои относятся к времени раннего Средневековья. Ниже слои — более древние. Но, так как финансирование было очень ограничено, работы провели небольшие. Сейчас, насколько я знаю, группа археологов из Северной Осетии каждый год выезжает в Южную Осетию. Но, опять же, из-за малого финансирования раскопки имеют очень ограниченный характер.
Необходимы достаточно серьезные финансовые вливания и создание постоянно действующей экспедиции. И еще важная проблема — это проблема кадров. Надо выращивать молодых ученых, археологов, которые будут работать в "поле".
— А какова перспектива для молодого осетина заниматься археологией? Это же не работа менеджера, продавца, водителя. Какие материальные блага может принести археология?
— Археология не приносит богатства, это совершенно точно. Но, тем не менее, есть люди, которые являются патриотами своего народа, которым интересно изучать прошлое своей страны. И для этих людей археология может открыть новые горизонты.
Стараться открыть яркие страницы прошлого — похвальное желание, его надо поощрять. Здесь возможны какие-то гранты, помощь. Но об этом должно, конечно, думать руководство Северной Осетии, Южной Осетии и России.
— Вы провели работы около Цхинвала. Но где гарантия того, что на это место не слетятся "черные" археологи? Как-то можно уберечь от них ценные места?
— На каждый памятник археологии пост не поставишь. Это нереально. Но Южная Осетия — небольшая республика. Там все хорошо видно. И если около объекта появляются незнакомые люди — местное население поинтересуется у них: кто они такие, откуда? А там два шага до границы с Грузией. Там и военные части стоят. Я думаю, что такие незваные гости вызовут большой интерес у всех. Так что я бы не стал на месте мародеров даже пробовать.
— Памятники какой цивилизации вы сейчас изучаете?
— Я изучаю памятники кобано-колхидской культурно-исторической общности. Колхида — это Колхидская низменность, территория от Сочи до Трабзона в Турции. Кобанская — это потому, что первые памятники общности были найдены у аула Кобан в Северной Осетии. Но это условное название, конечно. Как они сами себя называли — мы не знаем. И, конечно, мы не знаем, на каком языке они говорили. Можно только догадываться, строить гипотезы, сомневаться в них.
Это была очень яркая культура. И именно ее находки, как я и говорил, сейчас украшают музеи Америки, Германии, Австрии, Англии, Франции и даже Японии с Австралией.
Эта общность существовала в период с XII до III—II века до нашей эры. То есть десять веков! Это очень много. Конечно, культура за это время менялась. Конечно, были активные контакты ее с внешним миром. Один из маркеров этой культуры — бронзовые топоры. Это очень красивые, украшенные гравировкой бронзовые топоры, которые использовались, конечно, не для рубки леса и не для военных действий, а как парадные, церемониальные, культовые изделия.
Сейчас известно около 400 таких орнаментированных топоров. На каждом из них — свое изображение: есть орнаменты, есть животные. Есть изображения людей. Находки были, безусловно, связаны с искусством Передней Азии и Средиземноморья. Самая западная находка такого топора была сделана возле города Винница на Украине. Есть такое ощущение, что в древности люди общались гораздо больше, чем нам кажется.
— Как военные конфликты повлияли на экспозиции музеев?
— Могло быть хуже. В Южной Осетии самые ценные вещи были из музея эвакуированы в Северную Осетию. В Абхазии ситуация была сложнее и катастрофичнее.
— Что еще можно найти в Абхазии и Осетии? Возможна ли новая Троя?
— В Южной Осетии можно найти все, что угодно. Вообще Трой очень много в мире. Найдена всего одна. А на самом деле их, конечно, сотни. Важно, чтобы велась полевая работа. В Южной Осетии пока что с этим проблемы. Если есть удача, интуиция и хотя бы небольшое финансирование, то находка новой Трои в Южной Осетии почти гарантирована. Это — очень благодатная для археологов и историков земля. И там можно найти все, что угодно.
