Осетинский доброволец рассказывает в интервью корреспонденту "Украина.Ру" Александру Чаленко о том, как изменились Донецк и его обитатели за этот год.
— Алан, в прошлом году ты добровольцем приехал в Донбасс. Потом "ограниченный контингент" осетинских добровольцев вывели, но ты этим летом возвратился обратно в Донецк. Почему?
— Потому что, наверное, врос сюда, тут много друзей. И вообще, эта война стала в том числе и моей. Считаю, что мой моральный долг уехать отсюда только после Победы. То, как сейчас развиваются в Донбассе события, меня, честно говоря, радует.
— Что ты имеешь в виду?
— Я приехал сюда в начале июня 2014 года. Тогда не только не было армии, а только-только формировалось ополчение. Это были разношерстные люди. Естественно, пришедшие по зову сердца. Тогда никто никому никаких денег не платил. Этих людей Гумилев называет пассионариями. Вот такие пассионарии здесь все вместе и собрались — местные и со всего постсоветского пространства, а также антифашисты со всего мира. Здесь были люди, которые шли по зову сердца. Эти люди прекрасны всем. Они замечательны, искренни, чисты. Но в них есть один большой недостаток, тот, что их отличает от армии — у них нет структурированности. Такие люди могут замечательно проводить партизанские вылазки, вести локальные войны. Они могут сжигать танки в городе, но по-серьезному вести войну они не могут. С регулярной армией может вести войну только регулярная армия.
На тот момент с украинцами воевала не армия, а ополчение. Оно напоминало Запорожскую Сечь. Там были яркие, харизматические атаманы — полевые командиры: Моторола, Гиви, Скиф (наш Ходаковский Александр Сергеевич). Они активно воевали и вели политическую деятельность…
— … ну и отжимами, конечно же, занимались.
— (смеется) по поводу отжимов. Ребята, шла война. Все это сопровождает любые конфликты. Вы же понимаете, что когда ополчение формировалось, то никакого финансирования не было. Вот эти полевые командиры искали способы финансирования, потому что воюющий народ нужно кормить, вооружать и одевать. Это очень дорогое удовольствие содержать большие бригады.
В одно время бригада "Восток", если мне память не изменяет, доходила до 4,5 тысяч человек. И это без централизованного финансирования. Какие источники финансирования находил Александр Сергеевич, мне сие неведомо. Я в это не вникал и этим не занимался. Ну, каким-то образом финансировали, так скажем.
Война идет. Даже в России по закону, если начнется, не дай Бог, война, то машины грузовые или что-то типа джипа уходят в распоряжение комендатуры. Их используют на время войны. Давали расписки: до окончания военных действий ваш транспорт забирается туда-то и туда-то, тем-то и тем-то.
К сожалению, в ряды ополчения проникали всякие элементы, в том числе и криминальные. Так бывает. Кому война, а кому мать родная. С этим старались бороться. За мародерство были расстрелы. В семье не без урода.
Но главную задачу ополчение выполнило: мы не сдали Донбасс. На чашу весов можно положить плохое и хорошее. Плохое тоже было. Но мы решили задачу мирового масштаба — мы не сдали Донбасс.
Хотя когда Стрелок отсюда уходил, он кричал: все, Донбасс падет, да они без меня ничего сделать не смогут. Стрелкова не стало, а Донбасс остался.
Мало того, он структурировался, появились государственные органы. В конце концов, появилась армия. Это хорошо все видно. Даже на примере той же бригады "Восток", в которой я проходил службу. Я бываю у нас на базе. Там уже сейчас, как в армии: и построения, и форма, и знаки различия, и погоны, и честь отдают, а раньше все были одеты, кто во что горазд. У меня в одно время не было горки, и я ходил в спортивных штанах, в кроссовках и разгрузка на футболку, а что делать. Вот так было у нас в Цхинвале. Все ходили в том, в чем хочешь.
— В трениках?
— В трениках, в спортивных костюмах. У кого что было. Сейчас уже этого нет. Сейчас уже есть полноценная армия со всеми структурами. И вот, в чем заключается конфликт, который не могут понять многие люди, поэтому списывают его на "слив Новороссии".
Все эти командиры, которые великолепны и прекрасны, когда есть ополчение… все их положительные качества становятся негативными, когда появляется армия. Все эти их качества, мягко говоря, не вписываются в формат.
И это — глубокая душевная проблема лидеров ополчения и многих ополченцев, которые этого не хотят понимать, или не могут понять, я не знаю. Я еще в конце лета 2014 года понимал, что если речь идет не о вхождении в состав России и не о возврате обратно в состав Украины, то значит, будет армия.
Я говорил своим друзьям-ополченцам: "Ребята, будет армия, будут построения". Они в ответ только смеялись: ну, какие нам офицеры нужны, мы и так все знаем; кто тут лучше нас может воевать. А я им говорил: с регулярной армией может воевать только регулярная армия; не тешьте себя иллюзиями; вы вот кричали: "Мы на Киев пойдем, мы на Киев пойдем", а знаете хотя бы по учебникам соотношение наступающих войск и обороняющихся?
Там на той стороне стоит 50 тысяч человек, значит, наступающим должно быть минимум 100—150 тысяч. Пусть 100 тысяч. В современной войне так можно, если у вас будет превосходство в технике. Но этого всего нет. Это все только нужно создать.
Ваша яркость в зеленой форме смотрится уже плохо. Вам нужно будет войти в армейский стандарт, поняв, что есть погоны и Устав, и что больше не будет никаких заявлений по телевидению, публичной политической деятельности и роликов. Все, ты служишь. Вот как служат у нас, в 58-ой армии, у нас, в Северной Осетии. Никому ж там не придет в голову командиру батальона давать интервью и выступать по телевидению. Время ополченчества закончилось.
Люди с этим никак смириться не хотят. Вот все конфликты тут получаются от недопонимания. Бывших ополченцев надо социализировать. Например, бывших командиров сделать народными депутатами и их замечательную энергию надо перевести в другое русло.
Я знаю, что многие ополченцы — и командиры, и рядовые — не хотят становиться в строй. Мол, зачем мне это надо, я и сам знаю, как воевать. Вот отсюда и конфликты, и ликвидация ополченческих подразделений, геройски себя проявивших когда-то.
Ребята, вы либо становитесь в строй, либо снимайте горки и складывайте оружие и занимайтесь чем-то другим, а они не хотят, потому что привыкли заниматься другим.
— Вот, что говорят твои друзья-офицеры, боеспособность армии ДНР возросла?
— Возросла, потому что это — армия. Это — командная игра, как и футбол. Я вот занимался боксом, это — индивидуальная игра, все зависит от твоих индивидуальных качеств. 11 боксеров вряд ли обыграют 11 футболистов, потому что те привыкли играть в команде. Сейчас людей уже учат играть в команде. А команда, даже состоящая из средних игроков, она всегда проиграет команде звезд, потому что звезды не играют на общий результат, а играют сами на себя.
В армии уже появляется артиллерия, связь… Чтобы вы понимали, мы когда были ополчением, общались по мобильным телефонам, корректируя огонь. Раций не было. Сейчас все это уже есть. Сейчас уже в ДНР есть армия со всеми ее структурами — тылом, связью, подвозом боеприпасов, с разведкой, беспилотниками.
Иди в армию. Проходи переаттестацию. Получай высшее образование. Если у тебя нет высшего образования, то ты не можешь быть офицером. Априори ты не можешь быть генералом, не закончив Академию генерального штаба.
— Как изменился Донбасс и его граждане за этот год войны?
— Когда я сюда в 2014 году только приехал, еще никто ничего не понимал, ну идет какая-то война в Славянске. Тут же, в Донецке, жизнь шла своим чередом. Война — это было что-то такое далекое и горожан не касающееся. Но потом она коснулась каждого. Кто-то испугался и убежал, а кто-то остался, поддерживая жизнь города.
Меня в Донецке удивляло то, что после страшных бомбежек города через час-два приезжают дорожные, чтобы подмести и залатать дорогу. Через час уже не видишь следов обстрелов. Мало того, высаживают цветы (смеется).
Вы понимаете, в Северной Осетии нет никакой войны, но газоны там не стригутся в принципе. Мы, помню, ждали, когда начнутся боестолкновения, а люди на линии соприкосновения стригли газоны, кругом ездили поливальные машины. Вот эта черта характера в дончанах меня очень сильно порадовала. Они не сломались.
Бывают люди, которые опускают руки: а, все, война, давайте, все будем сидеть в подвалах. А у дончан другой подход: нет, война войной, а нам по барабану — мы намерены жить. Убьет так убьет. Дончане привыкли, адаптировались. Уже знают: от нас стреляют или по нам. По звуку определяют. Самое главное — Донбасс не сломался духом, а его хотели сломать и запугать, не запугали.
— Осенью в Донбассе начнут выдавать российские паспорта. Ты как к этому относишься?
— Замечательно. У меня есть российский паспорт. Это хорошо. Люди будут иметь возможность ездить, куда захотят. У донбассовцев будет два гражданства: свое местное и второе — российское.
— Как твоя жена относится к тому, что ты поехал добровольцем в Донбасс?
— Тяжело относится. Привыкла за год. Родители сначала сильно этим возмущались. Когда я в первый раз в Донбасс поехал, я не сказал, куда еду. Сказал, что в Ростов по делам. А потом мама меня увидела по "России 24". Нас тогда по этому каналу показали. Позвонила, спросила: зачем ты туда поехал?
Моего деда брат родной погиб в этих краях во время Великой Отечественной. Вопрос, когда ты умрешь, от тебя совершенно не зависит. У нас в бытовых конфликтах в Осетии, или в автокатастрофах иногда гибнет больше людей, чем здесь. Когда ты умрешь, от тебя совершенно не зависит, как говорил господин Воланд. Нитку может отрезать только тот, кто ее подвесил. Если суждено умереть в постели, значит умрешь в постели, а воины искали смерти с оружием в руках, чтобы попасть в Вальгаллу. И в христианстве опять же: "Блажен тот, кто положит душу за други своя". Сейчас мои уже успокоились, привыкли. Опять же ситуация тут стабилизировалась.
Критическая ситуация, я тебе скажу, была тут в июле-августе.
— Думали, что конец?
— Многие так думали. Тут уже пошла эвакуация. Когда Стрелков сюда пришел из Славянска, возникла ситуация, когда стали говорить, что Донбасс сливают.
В эти дни тут оказался Кургинян. Полевые командиры в Донецке — Захарченко, Дикий и Ходаковский — были очень взволнованы уходом Стрелка из Славянска. Собрали совещание, чтобы решить, что делать. Позвали Кургиняна.
Говорят: вот Москва отдала приказ сдавать Донбасс. Кургинян им в ответ сказал, что нет, я вам гарантирую, политическое руководство страны никакой приказ Стрелку не отдавало.
Они ему не верили. На тот момент они были еще очень наивны. Это как мне Александр Ходаковский постоянно говорит: "Алан, мы были наивны". Просто никому и в голову не могло прийти, что человек может оставить позиции без приказа. Все понимали, что он отставной сотрудник спецслужб Российской Федерации, что он приехал с территории России, из Крыма. Все понимали так: раз он приехал по приказу, соответственно только по приказу может и уехать.
А потом, как он признался, и Бородай об этом сказал, никакого приказа не было. Он тогда сказал, давайте, все вместе отступать. Мы не выдержим. Давайте отступать в Снежное и там собираться с силами и думать дальше. А командиры-то местные были, поэтому сказали Стрелку: мы никуда не пойдем. Это ты можешь уйти, ты тут гость, ты сюда приехал, а нам тут жить. У нас тут родственники, друзья. Тут же резня начнется. Все это тут понимали.
Это их земля, со своей земли ты никуда не уйдешь. И они приняли решение оставаться и обороняться. Когда они его приняли, то и началась очень тяжелая война.
— Тогда было еще и ополчение, а не армия.
— Может, за счет этого мы и выиграли тогда. Мне недавно Александр Ходаковский говорил, что то, что многие из ополченцев действовали вне армейской логики, украинцев ставило в тупик. Просто их спонтанные действия было невозможно просчитать.
— Какие изменения произошли в твоем командире — Ходаковском — за этот год войны?
— Он помудрел. Тогда это был хороший офицер донецкой "Альфы". Он подкупал своей интеллигентностью и образованностью, тем, что читал Макса Вебера "Протестантскую этику и дух капитализма", тем, что цитировал Шопенгауэра и еще каких-то классиков. Меня это всегда удивляло. (смеется) Просто те офицеры, которых я знал, не знали, кто такой Макс Вебер. Но в нем была одновременно эта некая политическая наивность, с которой Сергей Эрвандович пытался бороться, но до конца у него тогда это так и не получилось.
Сейчас этой наивности уже нет. Ее не стало вместе с получением колоссального опыта. Ходаковского эти события не сломали, а сделали сильнее.
— Ты, как я понимаю, не очень-то и жалуешь русских националистов. Какие у тебя к ним претензии?
— Русские националисты замечательны. Любая нация прекрасна. Есть ведь и осетинские националисты. Вообще прекрасны люди, которые занимаются национальным костюмом, музыкой и так далее, к ним вопросов нет. Россия всегда была прекрасна тем, что в ней было много народов, она была "пестрой" страной. В итоге получалась симфония народов.
Вопрос же к националистам заключается в другом — в том, что они хотят построить национальные государства. Вот и русские националисты такие же. Я их называю уменьшительные националисты, потому что они считают, что на территории России должны жить только русские.
Но такой подход на территории, где проживает 200 национальностей, — это колоссальная резня и гражданская война. Ну, вот как ты сделаешь русскими, не знаю, чеченцев, татар, башкир, осетин, бурят, якутов, как ты заставишь их не говорить на родном языке и оторваться от корней. Вот Турция какой кровью заплатила за такой подход: сколько там армян вырезали только для того, чтобы младотурки делали этот свой турецкий националистический проект. Вот кто этим занимается в 21 веке?
Если государство для русских, то пусть оно тогда будет размером с Московскую область. Но, ребята, русские всегда жили тем, что они расширяли свои границы. А они нет, потому что в Ленинградской области уже живут какие-то ингерманландцы (смеется), а вот в Московской области у нас будет очень хорошее русское государство. Россия всегда была империей.
— Это как Павел Губарев мне недавно говорил, что он русский цивилизационный или русский имперский националист. То есть, этим он хотел сказать, что признает симфонию наций в Империи.
— Но он все это никогда не разворачивал. Он был всегда со Стрелковым и с власовской частью русского националистического сообщества. Так что какая разница, какие у тебя личные убеждения. Ты все равно будешь делать то, что диктует тебе структура, в которой ты находишься.
— Кстати, а как ты лично чувствуешь: власовщина сильна в русском националистическом сообществе или это маргинальное явление?
— Конечно, они не имеют такую силу, которую имеют бандеровцы на Украине. Такого бэкграунда у них однозначно нет — поддержки в обществе нет. Но чтобы запустить какие-то нехорошие процессы в Москве, у них сил хватит вполне. Но создать свое государство, как это пытаются сделать на Украине, у них на это сил не хватит, но сломать то Российское государство, которое существует сейчас, — хватит.
— Кстати, я люблю русским националистам типа Холмогорова задавать такой вопрос: почему ты, русский националист, так до сих пор не приехал в Донбасс к русским людям?
— Это и меня поражает. Испанцы приезжают воевать за русских. Из Колумбии приезжают. Коммунисты, Бог знает откуда, приезжают. Осетины приехали, а русские националисты, которые должны быть тут в первых рядах вместе с казаками…
— … Почему-то не приезжают…
— … странно. Легко любить Родину с дивана. Особенно московского (смеется).
