Аманда Томаева, Sputnik
17 июля отмечается День этнографа — профессиональный праздник российских ученых, этнографов и представителей различных этнографических школ. О том, кто такие этнографы, чем они занимаются, какую пользу приносят миру и почему этнографам порой необходим статус "завидного жениха", рассказал в беседе со Sputnik южноосетинский этнограф, журналист, кандидат исторических наук Роберт Кулумбегов.
— В первую очередь хотелось бы поздравить вас с этим праздником, пожелать успехов в вашем деле. Поделитесь, чем занимаются этнографы, что они исследуют?
— Этнографы — это люди, которые изучают повседневность, работают с людьми. Скажу по своему опыту, что, когда передо мной стояла задача выбора профессии, у меня было три варианта: стать историком, археологом или этнографом. Это все исторические дисциплины и даже проходят по общему шифру. То есть, когда защищаются кандидатские диссертации, мы все становимся кандидатами исторических наук.
Ну, и я подумал, что историки сидят в архивах, да простят меня мои коллеги, глотают пыль, переворачивают эти фолианты. Конечно, там своя интересная обстановка: полумрак библиотек, хранилищ. Но это достаточно скучная специальность, которая больше связана с бумагами, документами.
Археология тоже интересная специальность: они копают на природе, находят артефакты древности, кто-то находит золото, кто-то — серебро, кто-то — шлем Александра Македонского, как в фильме "Блеф". Но это все только в фильмах бывает, по большому счету, — это работа под палящим солнцем, недоедание, ранние подъемы, поздний отход ко сну, комары и мошкара. А потом, когда археологи находят какой-то черепок или монетку, то устраивают танцы, как индейцы вокруг костра.
И тогда мне изложили перспективу профессии этнографа: что нужно ходить по свадьбам, по праздникам, записывать все.
Меня спросили, смотрел ли я "Кавказскую пленницу", я ответил, что смотрел. Мне сказали, что это и есть этнограф. Я понял, что это то, что мне и нужно — живое общение. Поэтому этнографы — специалисты, которые записывают живую старину, скажем так. Конечно, мы используем материалы и археологов, и историков, нам это в помощь, потому что наши знания базируются на информации, полученной от живых носителей. Мы называем их "информантами", сейчас это слово мне не нравится. Раньше их называли "информаторами", но так как в последнее время информаторов связывают со стукачеством, то было решено называть "информантами", это звучит более убедительно и правильно.
Также я бы хотел уточнить, что помимо этнографов, есть понятия "этнологи", "антропологи", их часто путают между собой.
Понятие "этнограф" — это советское изобретение, в пику западной науки, где знают только "этнологию", там нет термина "этнография". Чтобы как-то выделить советскую науку, чтобы все было не так, как на Западе. "Этнос" — это народ, "ография" — описание, то есть придумали термин "народоописание".
Сегодня тоже есть такое понятие, но сейчас их делят на две части: этнографы — те, кто собирает сведения, то есть, это работа в поле, когда ты ходишь из деревни в деревню, из района в район, общаешься с живыми людьми, испытывая сложности быта; а этнологи — те, кто обрабатывает полученные этнографами сведения. Они их обрабатывают, трактуют, создают разные версии, как бы пользуются трудами этнографов. Есть люди, которые совмещают и ту, и другую специальность, скажем так, универсальные специалисты, то есть, и собирают, и обрабатывают, и транскрибируют эти сведения, общение с человеком.
Тот же самый Шурик из "Кавказской пленницы" ходил, записывал тосты, ритуалы, обычаи. Иногда у него были, так сказать, производственные издержки, когда ему приходилось не только со стороны наблюдать, но и участвовать в этом процессе. Было бы странно, если бы вы пришли на свадьбу или на какой-то праздник религиозный, не выпили бы, не закусили, так бы вы обидели хозяев. И не почувствовали бы в прямом смысле "аромат" этого праздника.
— То есть, самое интересное в профессии этнографа — это как раз-таки различия между двумя специалистами: между этнологом, который сидит, обрабатывает данные, и этнографом, который непосредственно сам уже начинает принимать участие в тех или иных повседневных делах?
— Ну, это не совсем повседневные вещи. Согласитесь, что свадьбы, дни рождения, застолья бывают не каждый день. Но это часть жизни человека, которая и придает эту жизненность профессии.
Тот же самый Миклухо-Маклай, с которым как раз и связан сегодняшний день, день его рождения. Он, фактически будучи уроженцем Российской империи, более одного года никогда не находился там. Он все время разъезжал, потому что смысл работы этнографа в разъездах, если позволяют, конечно, погодные условия.
Даже зимой можно выезжать в ту или иную деревню, записывать там колядки, как справляют Новый год. Это круглосуточная специальность, в отличие от археологов, которые работают в основном только в летний сезон. Историки, конечно, в архивах тоже всегда работают, в любое время суток.
Поэтому тот самый Миклухо-Маклай был везде от Сибири до Папуа-Новой Гвинеи, жил там, и даже, как говорят, у него были семьи в разных регионах, потому что, чтобы понять семейный быт, нужно стать частью этого быта. Вы никогда не поймете, как живет семья, если смотреть на нее только со стороны, потому что любая семья в той или иной мере — это закрытая ячейка.
— Роберт Петрович, что у вас самого вызывает наибольший интерес в данной профессии?
— Я, наверное, повторюсь, но — живое общение с людьми. Конечно, этому сопутствует очень много сложностей. Меня представляют и как журналиста, по большому счету, профессия этнографа не очень сильно отличается от профессии журналиста. Например, во время интервью или репортажа журналисты являются этнографами.
Это большое мастерство, потому что есть три позиции, которые нужно всегда соблюсти: заставить человека заговорить, что очень сложно, потому что этнографы спрашивают о вещах, которые составляют часть его жизни и не являются чем-то значительным для него; заставить человека говорить именно то, что вам нужно, и наконец, заставить его замолчать.
— Тут уже поделитесь лайфхаком, как заставить человека говорить?
— Каждый отдельный человек — это индивидуально. Невозможно такие, скажем так, клише использовать, потому что каждый человек, даже в коллективе, индивидуален: кто холерик, кто сангвиник. Поэтому эти три основных момента не отличаются от интервью обычного и интервью тематического.
Но работа этнографа сложнее, потому что мы обычно работаем в деревнях, где бывают проблемы с размещением, нас там гостиница не ждет, по большей части у нас даже знакомые не всегда бывают в том или ином регионе, тем более в отдельных селениях, поэтому, кроме того, чтобы получить сведения, нужно думать о том, где переночевать, что выпить и чем закусить, причем несколько дней. За один день невозможно всю деревню обойти.
— Если говорить об осетинском народе, все ли уже исследовано, или есть куда стремиться с точки зрения этнографии? И каковы различия между осетинами, живущими в разных районах Южной Осетии?
— Внутри каждого этноса есть субэтносы. Если брать осетин, то можем разделить их на северян и южан. Условно говоря, на том же Севере есть дигорцы и иронцы, которые внутри ещё делятся на алагирцев, куртатинцев и так далее. В самой Дигории также есть деление. У нас есть, например, чысанцы, которые также делятся на чысанцев, живущих в Ленингорском районе и живущих в селе Дменис Цхинвальского района. Для нас они вроде бы все говорят на цокающем говоре. Чысанцы — это только те, кто живет в ущелье реки Чысангом, вверх от Ленингора.
Говоря о Кударском ущелье, я не открою большого секрета, если скажу, что Кударское ущелье в нашем понимании — это от селения Гуфта и до Квайсы, но это не так. Кударским ущельем считается территория за озером Ерцо в сторону Квайсы, например, селения Цон, Ерцо, Елканта. Но они не считают себя кударцами. Возьмем для примера еще Дзау. Для нас они все джавцы, а внутри они между собой делятся.
К сожалению, особенность этнографии опять-таки в общении с живыми людьми, но эти живые люди имеют свойство умирать. Человек может переселиться во Владикавказ, где его можно найти, но когда он умирает, то это уже нам ничего не даст. В этом плане лучше археологам. Этот скелет лежит в земле и еще тысячу лет пролежит так, с ним ничего не случится. А историки сейчас оцифровывают все документы и смогут даже через тысячу лет также спокойно поработать.
К сожалению, я сам уже старше 60 лет. Мы обычно спрашиваем как раз таких людей, которые имеют накопленную информацию о старине. Я и сам такой информацией владею только благодаря тому, что общался со стариками и старушками. А сейчас те, кто представляет для этнографа интерес, уже не владеют этими базовыми сведениями.
— Говоря о работе в полях, сложно ли приходится адаптироваться в том или ином селении? Ведь с одной стороны есть кавказская гостеприимность, а с другой — неразговорчивость и суровый нрав.
— Я работал больше в советское время, когда была законность и законопослушание. Мы с собой приносили бумаги с большими печатями, с рекомендациями, говорили, что мы, например, из такого-то города или из Тбилиси, или, например, из Москвы, как бы создавая имидж. Отношение к приезжим из города всегда бывало особенным, сейчас такого уже нет.
Необходимо было умение коммуникации. Мы приезжали в деревню на попутках, редко у кого была машина, никого не знали в деревне. Первое, о чем нужно было думать, — это ночлег. Если там была школа, то мы оставались в школе, спали на партах или в сельсовете в спальных мешках. Очень важное значение имел выбор ночлега: ни в коем случае нельзя было стучаться в дом, где оцинкованная крыша, значит, там живут богатые люди, которые могут тебя покормить, а потом замучать тем, что ты должен как-то отметить их гостеприимство; если дом бедный, например, деревянная крыша, то также не стоит, потому что бедные люди будут вынуждены отдать самое последнее. Нужно было найти среднее, имело значение даже то, как собака реагирует, насколько она злая: если она очень злая, значит, там живут люди негостеприимные.
Когда я был молодым, это было давным-давно, когда еще динозавры бегали по ущельям Южной Осетии, то всегда старался находить девушек на выданье. Потому что родители смотрят, городской приехал, неплохо было бы его зятем сделать, и все преференции, все самое лучшее доставалось перспективному зятю, конечно, без каких-либо обязательств. Помню, я был в таком статусе завидного жениха в Гуджаретском ущелье, где жили две девушки из фамилии Санакоевых. Ну, я, конечно, замучился от их проказ: то мои брюки сшивали вместе, то привязывали веревкой мои туфли, потом вытягивали их, издевались и всячески привлекали внимание молодого человека.
Если попадался такой словоохотливый и информированный человек, это было большое достижение. Я, например, сам по пальцам могу перечислить людей, которые дали мне информацию не отдельными фрагментами, а в полном объеме: по свадебной обрядности, по похоронной обрядности, по воспитанию, по хозяйственным делам и даже по теме 18+, потому что в каждом обществе есть, скажем так, теневая, интимная сторона жизни. Например, нам узнать у женщин какие-то особенности их гаданий или отношений с мужчинами было невозможно. Поэтому мы старались, чтобы в нашей, скажем так, экспедиции, в нашем составе были даже не девушки, а женщины среднего возраста, чтобы они могли разговорить и заинтересовать собеседниц.
— Роберт Петрович, над чем сегодня работаете, в каких направлениях этнографии?
— Сейчас я пытаюсь работать над докторской. В последние годы стало модным заниматься духовной культурой: религия, обычаи, традиции, которые связаны с религиозной составляющей, а про материальную часть как-то все забыли. Никто не хочет писать о том, как, например, варили пиво, пахали, сеяли, заготавливали сено. Я занимаюсь именно этим, потому что, может быть, это не так пафосно, но это так же необходимо.
— Говоря о хороших специалистах, как у нас обстоят дела с молодыми кадрами в области этнографии?
— Не идут в этнографию, потому что для девушек, например, это сложные бытовые условия, нужно много ходить, особенно если выезжать далеко. Молодые люди сейчас этим не хотят заниматься. У нас в отделе этнографии за 30 лет прибавился один специалист, а все остальные уже давно работают, им всем за 50 лет. Наукой вообще не особенно уже интересуются.
— Роберт Петрович, что бы вы пожелали молодым людям, которые думают о карьере этнографа?
— Я посоветую им заняться этнографией. Это живая наука, наука общения с действительностью. Это не что-то потустороннее, не что-то выдуманное. Это то, что вы видите, описываете, записываете, сохраняете и делитесь. Эта наука интересная, она живая, она яркая, она вкусная. Если есть желание познавать мир, а мир не заключается в окошечке смартфона, то нужно самому это все увидеть.