По словам организаторов выставки, "этого города давно нет, но образ его прекрасного прошлого жив в каждом, чье детство пришлось на 60-80-е годы XX века".
Стас Харин – наследник соц-арта – с ностальгией обращается к личным воспоминаниям и коллективной памяти, используя в качестве материала для своих коллажей советскую символику, скрупулезно подобранные осколки советского быта, найденные в основном на городском блошином рынке. Художник ведет негромкое, интонационно тонкое, с несколько ироничным подтекстом повествование, и ностальгия его лишена печали.
В экспозиции естественно соединяются коллажи, объекты, инсталляции, тексты, видео, фотоработы, представляя зрителю созданное из выразительных деталей полотно, повествующее об исчезнувшем культурном феномене – южном советском городе Орджоникидзе, – сияющем для автора проекта, как верная путеводная звезда.
Художник Стас Харин:
"Собирая в коллажи-ассоциации, коллажи-воспоминания овеществленные детали моего светлого прошлого – потертые бирки, какие подвязывали в роддомах новорожденным, старые игрушки, пожелтевшие газеты и фотографии, окаменелые аммониты, ткани цвета кумача или набивные, с фактурой, вызывающей самые сложные рефлексии, значки, фрагменты обоев, культовые образы коммунизма, предметы советского быта и т.д., – я пою гимн моему городу, который был "теплой Сибирью" для врагов царизма и курортно-туристическим раем для жителей СССР, а миллионы лет назад лишь дном Мирового океана. Все эти детали, что хранят в себе безвозвратно ушедшее время, его полифоническую, на грани невозможного, сложность, и отражают мое восторженное преклонение перед ним, позволяют рассказывать множество историй моим ровесникам, а еще – нашим детям, у которых будет своя история прошлого, очень похожая на мою, и одновременно совсем другая".
На открытии выставки, отвечая на вопросы гостей, художник поделился тем, что его вдохновляет:
Иной раз надпись или рисунок на заборе, мне нравится больше, чем профессиональная живопись. Я люблю все дикое, наивное, непосредственное, естественное.
На вопрос о том, были ли задействованы шаманские обряды в процессе создания объектов с кухонными терками, художник объяснил свой подход:
Конечно, предполагается, что первая рефлексия у зрителя будет связана с шаманским обрядом. Значит, я попадаю в точку, если с первого раза зритель считывает и шаманский ритуал и разговор на кухне. Но самое для меня главное, что тут нельзя поставить точку, как в пейзаже, на который ты смотришь. Пейзаж красиво и мастерски написан, но я сразу поставил там точку, потому что я его понял. А здесь я сам до сих пор могу смотреть и раскапывать в себе те образы, которые у меня когда-то были и которые я переосмысливаю с высоты своего возраста.
На вопрос, стало ли скучно художнику в пределах живописи и поэтому он решился обратиться к инсталляциям, Стас Харин отметил:
Все художники, фотографы и кинорежиссеры стараются выйти за рамки обычного формата. Мы и так все ограничены в своем сознании, а тут нас еще ограничивает какой-то условный формат. Меня этот формат прямоугольника, или квадрата, – сужает. Я понимаю, что чистый холст можно воспринимать и как некую свободу, бесконечность, белый туман – в этом случае интересно работать, но мне интереснее идти дальше – и в ширину и в высоту, открывать новые измерения, которые содержатся в объектах.
Молодые музыканты спросили также художника о любимых музыкантах и писателях.
Мне нравится и классика – Моцарт и Лист, и звезда шансона 60-70-х годов – Аркадий Северный. Я могу слушать любую музыку, лишь бы она была цельная. Взять, допустим, костюм Майкла Джексона и одеть его на Кобзона (царство небесное) – это же будет не в тему, потому что сам по себе костюм идиотский, гусарский, одна перчатка, короткие брюки, а все вместе и именно на Майкле Джексоне смотрится, ему идет и невозможно забыть этот образ, потому что он сделал его целостным и неотделимым от своих песен и танцев – и все совпало. Моя задача схожа – цельность. Вроде бы не должно ничего получиться, если говорить о терках – это обычный предмет, на который ты не обращаешь внимания. А как он будет работать с фотографией вместе? Это тяжело, но для меня это такие художественные задачи.
Из литературы мне нравятся Чехов, Буковски, Газданов. Я поклонник испаноязычной прозы и англоязычной поэзии: Маркес, Борхес, Сервантес. Моя любимая книга "Дон Кихот". Из поэтов мне нравятся американские поэты именно той своей свободой, которую, видимо, диктует язык. Я узнал любопытную вещь, что Константин Симонов как-то попробовал писать свободным белым стихом и был в восторге. Рассказывал в своем дневнике, что если бы знал, что так можно, то писал бы так постоянно. Но он так и не рискнул. В белом стихе мне нравится эта свобода без рифмы, потому что в рифме меня раздражает ее предсказуемость. У нас в России сегодня очень много талантливых писателей и поэтов со всех регионов: от Читы до Калининграда, с которыми я общался. Другое дело, что печатаются они редко и занимаются поэзией в перерывах от работы где-нибудь на шахте, или в магазине.
Также художник ответил на вопросы корреспондента Sputnik Анны Кабисовой
- Те объекты, которые видим на выставке, ты собирал сознательно, зная, что они станут предметом искусства?
- Кто знает, станет это произведением искусства, или нет. Многое у меня не получилось, и я все выбросил. Это обычный процесс.
- Для тебя каждый бытовой предмет – это потенциальная возможность делать объекты?
- Да, потенциальный претендент на участие в моем спектакле. Это может быть рамка, старая фотография, ткань. Я из чего угодно могу придумать историю и постараюсь в ней что-то понять.
- Все вещи на выставке с историей, а тебе интересны современные объекты?
- В принципе да, но с ними сложнее работать.
- Им нужно отстояться?
- К ним нужно присмотреться. Все предметы, которые на выставке, – они накопили время, до них тысячу раз дотрагивались, они были где-то на солнце, кто-то их переносил, продавал, покупал, и они все несут энергию.
- Пару лет в Национальной библиотеке проходила одноименная выставка и некоторые посчитали ее кощунственной. Как ты думаешь, почему?
- Что я могу сделать, если такие люди не читают книжки, живут в своем мирке, смотрят Соловьева, что с них взять? Я не сто долларов, чтобы всем нравиться.
Нашему поколению, которое родилось в Орджоникидзе, так и не дают повзрослеть. То события 1981 года (события 24-26 октября 1981 года, произошедшие в городе Орджоникидзе (ныне Владикавказ) на почве конфликта между ингушами и осетинами – ред.) - мне тогда было семь лет и я помню, как жгли машины, как окровавленные люди тащили других людей, а я не понимал, что происходит.
Потом началась перестройка, у родителей не было опыта жить в современном мире: они как ходили на свой завод с 17-ти лет, так и ходят. Как мне самому жить, я тоже не знал. Потом война в Чечне и в Южной Осетии… Сейчас все более или менее успокаивается, но уже хочется сделать какие-то выводы, чтобы сыну что-то объяснить. Мой дед жил во Владикавказе, отец родился в Дзауджикау, я в Орджоникидзе, а мой сын во Владикавказе. И эта круговерть может и не остановиться. Сейчас все идет к тому, что некоторые хотят убрать отсюда память о тех, кто основал этот город, и сделать его чисто аланским.
Выставка "Орджоникидзе – звезда моя!" проходит в выставочных залах Северо-Кавказского филиала ГМИИ им. А.С. Пушкина по адресу ул. Никитина 22 и продлится до 25 января 2021 года.
