Народный писатель Осетии Сергей Заурбекович Хугаев родился в селении Хугатикау Дзуского района Южной Осетии. Окончил историко-филологический факультет Северо-Осетинского педагогического института и Литературный институт им. М. Горького. Является членом Союза писателей СССР с 1976 года. Преподавал язык и литературу в школах Дагестана и Осетии. Работал на Северо-Осетинском телевидении, в редакции журнала "Мах дуг". С 1981 по 2018 год состоял в должности старшего редактора редакции художественной и детской литературы государственного книжного издательства "Ир". Награжден орденом Дружбы и медалями "Знак Почета" и "Во славу Осетии".
Сергей Хугаев – автор нескольких стихотворных сборников ("Гимн соседям" ("Мæ сыхæгты номæй", 1968), "Перед дорогой" ("Фæндаджы мæт", 1976), "Тост за солнце" ("Хуры рæгъ", 2008) и др.), сборников рассказов и повестей ("Солнечной дорогой" ("Хурвæндаг", 1970), "Песня осталась со мной" ("Зарæг баззадис мемæ", 1983), "Белые вечера" ("Урс изæртæ", 2000), "Гроздья винограда" ("Сæнæфсиры цупæлттæ", 2014), "Колыбель Коста" ("Къостайы авдæн", 2018) и др.) и двух романов – "Под этим солнцем, греющим нас" ("Ацы хъарм хуры бын", 1987), и "Нарт Фарнаг" (Нарты Фарнæг", 2005).
Известен С.З. Хугаев и как переводчик произведений советских и зарубежных авторов на осетинский язык, как яркий публицист и эксперт в области традиционного осетинского этикета.
Я уже не мог жить без книги
Первая книга стихов, которую я видел и читал, был сборник Георгия Дзугаева "Хуры тын" ("Луч солнца"). Благодаря этой книге в нашем селе все мальчишки заболели стихами, в том числе и я. Мы читали стихи Георгия, заучивали их наизусть. Некоторые стали и сами пробовать писать. Конечно, это было пока всего лишь подражательство, имитация серьезной, взрослой поэзии...
Потом в нашем селе открыли школу: то есть, в соседнем доме обустроили класс. Там был большой стол, но стульев не было, и каждый приносил свой стул с собой. Мне тогда было пять лет или чуть больше, но и я, и все другие ребята вне зависимости от возраста пошли учиться. Зимой я сам не мог добраться до школы, и тогда мать или кто-нибудь из старших несли меня через сугробы, которые громоздились между нашими домами.
Когда мы переехали в Тарское, меня записали в шестой класс. Там, в Южной Осетии, я окончил пять классов, но здесь была русская школа, а я совсем не знал русский язык, не понимал, о чем говорит учитель. В классе я подружился с мальчиком, знавшим русский язык, потому что их семья жила до переселения в Ставропольском крае. И вот он коротко записывал мне на клочках бумаги то, что рассказывали учителя. Я учил эти "конспекты" наизусть и отвечал уроки, не понимая смысла. А если меня перебивали, то я начинал свой ответ с самого начала, потому что иначе не мог. Я старательно читал книги, но быстро уставал, поскольку не вникал в содержание. Мое учение было мучение. Но оно принесло свои плоды.
После школы я поступил в наш пединститут на истфилфак, на отделение осетинского языка и литературы. Там у нас был литературный кружок, который посещали ребята и девушки, пробовавшие писать. Я тоже стал членом этого кружка и даже был его активным участником. В то время я очень много читал осетинской литературы – я прочел все, что мог достать. Тогда мы еще жили в селе, и, когда я бывал в городе, то обязательно, если у меня были свободные деньги, покупал хотя бы одну новую книгу. А читая, обязательно следил за тем, чтобы оставалось еще на завтра. Я уже не мог жить без книги. Без чтения. А вскорости и без письма.
В 1954 году нас, выпускников осетинского отделения историко-филологического отделения пединститута, всей группой отправили в Дагестан. Объяснялось это тем, что там не хватало учителей русского языка и литературы. Я попал в аул Ансалта, что в Ботлихском районе, на границе с Чечней. Когда в 1999-м террористы вторглись в Дагестан, то первый аул, который они осадили, был мой Ансалта. Аварцы – крепкий и добрый народ...
Меня назначили завучем в школу, только что переведенную из семилетки на полное среднее образование. Было очень нелегко. Занимались в три смены (была и вечерняя школа), и времени и сил на учебную часть практически не хватало. Я бы ни в коем случае не осмелился взять на себя обязанности завуча, но в Ботлихском районе заведующим РОНО был осетин – Гатуев Кермен Дамбекович, сын известного сказителя, и я не смог ему отказать, не решился, постеснялся возразить ему. Он был очень уважаемый человек, пользовался в районе огромным авторитетом... Отчего-то он проникся ко мне доверием и в следующем учебном году собирался назначить меня директором семилетней школы, что была недалеко от Ботлиха. Но на этот раз я уже поступил по-своему: во время весенних каникул я приехал домой и, подумав, отправил документы в Москву в Литературный институт имени М. Горького при Союзе писателей СССР...
Это и был самый счастливый период моей жизни. Помню, как я приехал домой в Тарское со своей первой, только что изданной книгой стихов. Мать и отец сидели у печки, и вот я достаю из портфеля книгу и отдаю им, а там моя фотография. Боже, как они радовались!.. То и дело забирали ее друг у друга, подносили близко к глазам, всматривались, словно не веря до конца, что это я. Я запомнил ту минуту на всю жизнь.
Сияние души Коста
Из всех поэтов меня больше всего трогает Коста. И это не потому, что он осетин, и я тоже. В нем есть что-то такое, чего нет в других. Не только в его творчестве, но и в самой его судьбе, в его нравственном облике, в его взгляде на жизнь и людей есть что-то бесконечно дорогое моему сердцу... Анна Цаликова не любила Коста. Однажды в доме Цаликовых в Пятигорске кто-то сказал ей, что Коста тоже собирается в Пятигорск. Анна ответила: "Тогда я еду в Дзауджикау". Она не хотела видеть Коста, наверное, его присутствие ее тяготило. А когда несколько лет спустя жених Анны Цаликовой умирал, и она плакала, Коста писал: "Уж лучше бы я умирал, и она бы не горевала". Где мы еще встретим такую чистоту помыслов!..
Когда люди, не читавшие "Осетинской лиры", называют Коста великим поэтом, я удивляюсь: за что? За что они называют его великим? Они его стихов не знают, многие переводы их настолько плохи, что я наложил бы на них арест, как на контрабанду. А стихи, написанные им на русском языке, гораздо слабей, чем то, что написано на родном. Другое дело – и с этим я согласен, – что и сквозь переводной текст, сквозь чужой язык до нас доходит сияние души Коста.
В Осетии нет поэта, который бы не написал что-нибудь о Коста или не посвятил ему что-нибудь. Я тоже написал о Коста несколько стихотворений. Наверное, лучшее из них – "Дом Коста". Этот дом и ныне стоит на углу улиц Армянской и Войкова. Коста очень радовался, строя этот дом. Ему нравилось это место. Он часто повторял, что по вечерам будет смотреть с балкона на горы. Жители осетинской слободки помогали ему, как могли.
Возили с Терека камни и песок на своих арбах... Они тоже радовались, что у Коста будет свой дом. И эта радость мне не менее дорога... Помню, как однажды мы, учредив инициативную группу, ходили по предприятиям и учреждениям и собирали подписи в поддержку нашей идеи – переименования проспекта Мира в проспект Коста. Во Владикавказе Коста всегда жил рядом с этим нынешним проспектом. Он там гулял, встречался со своими знакомыми, отдыхал на скамейках. Совсем так, как он изображен нашим скульптором Владимиром Соскиевым... Но в обкоме нам ответили, что в Москве эту инициативу не поймут и не одобрят. Сейчас имя Коста носит длинная и холодная, неуютная улица. В этом я вижу какое-то грубое несоответствие. В Тбилиси, например, все правильно: центральный проспект исторической части носит имя Шота Руставели.
Однажды я украл книгу
Однажды, когда я еще учился в школе, я украл книгу. Это был "Ирон фандыр". Хозяин книги был постарше. Мы читали эту книгу в свободное время, даже на перерывах между уроками. Стихи были прекрасны; ничего удивительного, что я в конце концов украл книжку. Дома я спрятал ее в нижний ящик комода под какими-то старыми вещами. Потому что я не сомневался, что книгу буду искать по всему селу, во всех домах. И правда: в школе поднялся шум, ребят вызывали к директору, допрашивали... Меня пронесло: наверное, от маленького и вежливого мальчика, каким я был, никто не ожидал такого злодейства.
Ведь я был сельский парень
В 1961 году я окончил Литературный институт им. Горького. Одним из моих оппонентов на защите диплома был Ахсарбек Агузаров, который в то время учился на высших литературных курсах, а творческим руководителем была замечательная поэтесса Вероника Тушнова. Защита прошла не без проблем. Правда, проблемы были не у нас, а у комиссии: кавказцы защищались лучше русских, и они явно беспокоились о том, что их отчеты могут оказаться неполитичными... После своих курсов Ахсарбек Агузаров стал председателем комитета по телевидению и радиовещанию и предложил работу на телевидении.
На телевидении я был редактором передач по сельскохозяйственной тематике. Естественно. Ведь я был сельский парень. А работа, должен сказать, была нелегкой. Можно сказать, стрессовой. Ведь тогда записи не было. В эфир выходили "живьем". Мы приглашали на свои передачи руководителей колхозов и совхозов, их главных специалистов, - и каждый раз беспокоились: придет или не придет? будет ли одет по форме? будет ли брит?.. Там я проработал шесть лет. Для телевидения это было время трудное, время поиска и формирования своей традиции. Мне приятно сознавать, что я участвовал в меру сил в становлении нашего телевидения.
Мы уже не только к языку, но и друг к другу невнимательны
День осетинского языка и литературы, который ввел в календарь Александр Дзасохов, был, наверно, необходим. Но пока что он ничего не дал осетинскому языку и литературе. Для меня это как поминальный день. Как ежегодные поминки по осетинскому языку. У нас в республике уже почти нет журналистов, хорошо пишущих на осетинском языке, хорошо знающих осетинский язык. И наша осетинская народная газета, и телевидение, и радио кишмя кишат орфоэпическими и грамматическими ошибками. Очень досадно слушать или читать такие тексты. Я об этом писал и не раз. Но никто ни единым словом не отозвался на мои замечания, - даже те, кого они касались напрямую. Это довольно неприятно. Ведь это значит, что мы уже не только к языку, но и друг к другу невнимательны. И то, что мы невнимательны друг к другу – тоже следствие невнимательности к языку.
Если пожелаете, из песни можно сшить знамя
Я родился высоко в горах Южной Осетии. Это удивительный, особенный край, в котором люди жили до того бедно, что не хватало даже хлеба насущного. Там росли лишь ячмень и картошка, все остальное приходилось привозить из далекого Сталинира, как тогда назывался Цхинвал. Но эти полуголодные люди всегда... пели. Песня была их хлебом. Ныне осетинская народная песня переживает трудные времена. Народная песня уходит из народной жизни. Сегодня невесту выводят из дома и ведут к старикам без песни, потому что петь уже некому. Мой отец и мой дед пели, брат моего деда, когда вел стол, пел песню Уастырджи. Я эти песни до сих пор слышу в своей памяти...
В свое время Нафи Джусойты опубликовал в одном московском журнале статью о том, что осетинская песня умирает. Его таскали по партийным инстанциям, распекали, корили: как, дескать, умирает? – ведь у нас в каждой школе музыкальные кружки?.. Но ведь не в школьных кружках живет песня, а в народе. А народ не поет. Вот дело в чем. Песня – сила. Один старый пастух сказал: "Если пожелаете, из песни можно сшить знамя". Пастух, который не прочитал ни одной книги, сказал такие слова.
Национальная литература – это летопись народной души
Народ должен создать свою книгу. Без книги народ не народ. Национальная литература – это летопись народной души. Поэтому о народах, которые создали литературу раньше, можно сказать, что им очень повезло. Но и мы, с другой стороны, не в убытке. Не у всех продвинутых европейских народов есть такой богатый фольклор, как у нас.
Осетинская литература богата и содержательна. Однако о литературе последних десятилетий, если рассматривать ее на фоне таких вершин, как Коста, Сека или Арсен, я сказал бы так. Да, у нас есть хорошие поэты и прозаики, но мне кажется, что мы иногда чего-то недопонимаем, не улавливаем в жизни главного. Не всегда знаем, что сказать и как. Главная мысль теряется в нашем многословии и многоголосии. Арсен Коцоев – это классика без всяких натяжек. Теперь у нас везде натяжки. "Кусой" и "Пасха Гиго" - шедевры... И Сека Гадиева нельзя не любить. В его рассказах больше эпического простора, чем во многих романах...
У Нафи Джусойты тоже блестящие стихи, звоном отзываются в душе... Он много успел сделать, много написал. Нафи, помимо того, что был щедро одарен Богом, был человеком очень трудолюбивым и трудоспособным. Просто невероятно, сколько времени он мог просиживать, не вставая, за письменным столом. А вот когда ему приходилось сидеть за осетинским праздничным фынгом, он скоро утомлялся и начинал явно скучать... И не было никого, кому Нафи мог бы позавидовать по поводу его веселости; зато были такие, которые завидовали его скуке. Иногда мне кажется, что трудолюбие – это и есть главный талант человека.
У человека, который любит книгу, не может быть плохая душа
Я пишу каждый день. Мы встаем с Ирланом (сын С.З. Хугаева, писатель, доктор филологических наук – Ред.) в пять часов, пьем кофе и расходимся работать. Сейчас работаю над рассказами и стихами. Не спеша. Творчество и спешка несовместимы. У слова, говорят у осетин, есть, как у "камня Аба", семь граней; его надо семь раз положить, чтобы понять, как оно должно быть положено.
Не знаю, как насчет камня (это лучше знают строители башен), но у слова на самом деле даже не семь, а семьдесят семь граней. Ищущий писатель для меня – синоним хорошего писателя. Хорош тот, кто ищет нужную грань. А тот, кто находит, очень хорош... Я думаю, что у человека, который любит книгу, не может быть плохой души. Книга вносит в душу свет. Это особый свет – это свет души другого человека. Хороший свет другой души.
Сейчас телевидение больше используется как инструмент оглупления и растления
Сейчас нет цензуры, и это очень плохо. Посмотрите, что сейчас издается, что поется, что ставится, что снимается... Иногда мне кажется, что современное кино делается вообще без сценария: я не вижу в нем никакого порядка. Традиции вдумчивого, серьезного советского кинематографа почти утрачены, теперь в ходу кино развлекательное. У нас, конечно, есть талантливые актеры; но в нынешних картинах они вызывают у меня не эстетическое сопереживание, а обычное бытовое сочувствие: мне их просто жаль. Актеру, чтобы он раскрылся, необходим режиссер. А режиссеру – сценарист.
Телевидение – это огромная возможность в деле воспитания молодежи и не только. Я где-то читал, что телевидение должно быть "колокольней и минаретом". Но сейчас оно больше используется как инструмент оглупления и растления. Если у нас власть народная, она не может с этим мириться...
Мою первую повесть "Молоковоз" чуть не сняли с журнала "Мах дуг"
Конечно, и в советское время были перегибы. Это касается в первую очередь вопросов идеологии. Идеологи занимались часто не тем, чем нужно. Особенно ярко это проявлялось на местах, в провинции. Местные органы власти, желая, наверное, показать бдительность, придирались, бывало, ко всякой мелочи. Помню, как даже мою первую повесть "Молоковоз" чуть не сняли с номера журнала "Мах дуг". Из-за того, что по сюжету водитель молоковоза подрался с председателем колхоза и избил его. "Почему избил?.. Как смел?.. Кто дал право?.." - спрашивали меня ответственные товарищи. Что я мог им ответить?..
Впрочем, это все-таки внесистемные недоразумения. Надо сказать, что постановка книгоиздательского дела была основательная, разумная и удобная для всех участников литературного процесса. Мы приглашали писателя, заключали с ним договор, платили серьезный аванс, и писатель мог спокойно работать. А что сейчас? Уже два года издательство "Ир" не платит гонораров. Как это возможно, чтобы труд человека не вознаграждался?.. Говорят, что у нас теперь капитализм, а в капиталистических странах, известно, нет государственных издательств и творческих союзов. Но ведь гонорары-то платят в капиталистических странах?..
Деньги еще никому не помогли стать честным человеком
Я допускал, что Ирлан будет писать. Любовь к книге у него проявилась рано. Года в три он мог принести мне с этажерки любого автора. Читать он еще не мог, но переплеты различал хорошо... Некоторые вещи Ирлана неплохи, а другие мне кажутся иногда сложноватыми, слишком учеными... Но единственное, что я считал необходимым вложить в своих детей, это честность.
Мы с Натальей (Наталья Лексоевна, супруга С.З. Хугаева – Ред.) даже в магазин детей не посылали, чтобы они не прикасались к деньгам. Да, так оно и было. Может, это тоже был перегиб. Но человеку, пока он сам не заработал, незачем трогать деньги. Деньги еще никому не помогли стать честным человеком. А честный человек – это все. Он на каждом месте нужен и в любом деле хорош: и президентом может, и каменщиком, и писателем...
