Айра Кабулова — уроженка Южной Осетии. Получила художественное образование во владикавказском Художественном училище имени Азанбека Джанаева, а также в лондонском королевском арт-колледже Westminster Kingsway College и университете Chelsea College of Arts.
Я всегда жила с мыслью, что получу знания в Англии и вернусь в Осетию
Из окон квартиры, в которой я живу, можно увидеть половину Лондона. Лето выдалось очень жарким, все высохло — трава желтая. Такая погода необычна для Лондона. Зима была снежной, что тоже необычно. Сейчас в галерее Serpentine проходит выставка, посвященная экологии. То, что художники начали говорить об этом, я считаю информационным прорывом. На выставке представлена грандиозная работа Christo & Jeanne-Claude "Mastaba" — инсталляция из семи тысяч железных бочек, в которых перевозят нефть. Художник сделал двадцатиметровую пирамиду в водоеме возле музея, которая олицетворяет состояние нашей природы и наше отношение к ней — как мы своими руками захоронили себя в этой нефтяной и промышленной грязи.
В последнее время я стала заниматься изучением психологии, а значит и себя: своих чувств и мыслей. В процессе чтения научной литературы я записываю свои мысли и одновременно делаю зарисовки, а потом все это воплощаю на холсте. Изучая современных психологов, когнитивное поведение, я начинаю осознавать, почему человек поступает так, а не иначе, и как сделать так, чтобы что-то менять в своей поведенческой схеме. В процессе наблюдения за своими мыслями, я начинаю понимать, что мысли — это не всегда реальность, а люди часто принимают их за реальность. Я учусь идентифицировать эти различия, чтобы лучше понимать и слышать других людей.
Я приехала в Лондон, чтобы учиться: начала с обучения языка, потом поступила в арт-колледж Westminster Kingsway College. А после колледжа продолжила обучение в университете Chelsea College of Arts. Но всегда жила с мыслью, что получу здесь знания и вернусь в Осетию, чтобы применять их там.
Меня нельзя отнести к категории девушек-болтушек — то, о чем говорят вслух, мне легче нарисовать
Всю свою жизнь я знала, что хочу быть художником. После девятого класса во Владикавказе я решила поступить в художественное училище имени Азанбека Джанаева, и сделала это без особых обсуждений и советов с семьей.
Сколько себя помню, я всегда сидела с карандашом и рисовала лица. Мои работы, которые я сделала в 6-7 лет, ничем не отличаются от сегодняшних: мое видение мира и эмоции не изменились. Изменилась только техника.
В арт-колледж в Лондоне меня приняли невероятно легко, несмотря на то, что английским языком я владела только на уровне средней школы — это был момент, когда я только начала серьезно заниматься языком. Однако факт того, что у меня хорошая техника рисунка и живописи, сыграла решающую роль при поступлении.
Знаете, я не люблю много разговаривать, то есть меня нельзя отнести к категории девушек-болтушек — то, о чем говорят вслух, мне легче нарисовать. Но в Англии, в учебных заведениях сложилась культура долгих рассуждений о том, что ты нарисовала, что чувствовала, какой месседж вложила и так далее. И вот представьте, что испытывала я в моменты, когда мне надо было выходить со своей достаточно хорошей работой к комиссии из пятнадцати англичан и объяснять ее: описывать картину, свои чувства, объяснять свои мысли и ассоциации.
Но, несмотря на все эти трудности, это был прекрасный период в моей жизни и самая лучшая школа. Лучше даже, чем позднее мой университет, который считается одним из самых популярных в Великобритании. Мы изучали и живопись, и лепку, и фотографию, и видео, и принт — все это я перепробовала. Наши занятия проходили в маленьком старинном здании. Я общалась со своими одногруппниками каждый день, мы были как одна большая семья, и я до сих пор со всеми дружу.
После колледжа мы стали думать, куда поступать дальше, ходили на дни открытых дверей и на выставки в разные университеты, в том числе в Оксфорд. В итоге я выбрала престижный университет Chelsea College of Arts в центре города, но, правда, потом пожалела. Неважно, что он престижный и красивое здание университета располагается в центре города — там не было такой дружелюбной атмосферы, как в колледже, все делились там по сословному и национальному признаку. А в простых многонациональных университетах ты не чувствуешь себя обособленным, в них есть атмосфера сотрудничества.
Конечно, я не стала рисовать кровью, но в какой-то степени эти знания освободили меня
В колледже мой педагог по истории современного искусства, показывала нам много работ радикальных современных художников, и потом я поняла, что это вызвало у меня безумный стресс. Для девочки, которая родилась в традиционном обществе, где много табуированного, картина мира вдруг резко переворачивается. Мы видели, что художники размышляют на любые темы, у них не было проблем, которые нельзя было бы затронуть. И, в какой-то степени, это было шокирующим для меня.
Первое время я ничего не говорила, а только вбирала в себя всю контрастность и противоречивость бытия, и пыталась многое переосмыслить. Расскажу на примере картины, написанной кровью художника. Не отвергая ее, а пытаясь осмыслить, я очень многое поняла: например то, что многое определяет контекст и что даже в самой безумной работе, есть понятное объяснение. Но проблема в том, что сперва ты видишь картину, которая въедается в твой мозг и потом бывает трудно реагировать на какие-то слова и чье-то мнение, которые в целом для тебя ничего не значат. Картина уже шокировала тебя и только потом ты уже изучаешь ее концепт.
Но я не переставала ходить на эти лекции и семинары и как-то постепенно влилась в процесс. Конечно, я не начала рисовать кровью, но, в какой-то степени, эти знания и опыт, открыли для меня новые горизонты и заставили работать по-другому: научили смотреть внутрь себя и других, и говорить о сложных внутренних проблемах через искусство. Для художников, которые говорят через искусство о болезненных темах, — это освобождение от боли.
Ты избавляешься от старой грусти и ран, но приходят новые
Я начала делать инсталляции. И первая из них была посвящена моим детским страхам. Когда-то моя тетя рассказывала о человеке, которого похоронили живым. Это было в моем далеком детстве во времена грузино-осетинского конфликта. С тех пор меня преследовали мысли и ощущения о том, а как это оказаться живым в гробу… Ночью я могла это представлять и переживать, и очень хотела от этого избавиться. И вот мой первый опыт в жанре инсталляции выглядел так — я сделала крышку гроба, закрылась на чердаке, представила все это и потом вышла оттуда — это был перформанс с фото и текстом. После того, как я сделала эту работу, мне стало легче, и об этом я больше не думала.
Еще я делала трагические скульптуры из глины — образы плачущих женщин в косынках и с закрытыми глазами. На эту работу меня вдохновили переживания, связанные с ритуалом осетинских похорон. Образ женщин, склоняющихся над умершим, очень похож на театральное представление — так как зачастую все делается напоказ, ритуально. Я сделала скульптуры из глины и потом полила их растопленным шоколадом — так я меняла свое отношение с трагического на радостное, которое связано с детством и с Осетией, — чтобы это не так остро на меня влияло.
Конечно, ты не избавляешься от всех переживаний за один день, это постепенный, незаметный процесс, ты можешь работать годами и сама не замечаешь, как все проходит. С другой стороны, все переживания — это бесконечный процесс, и я бы не советовала глубоко копаться в своих проблемах, чтобы освобождаться от них. Я пришла к выводу, что проблемы одновременно есть стимул жить — жить разнообразно. Не обязательно, чтобы ты избавился от всех проблем махом, нужен какой-то баланс. А у меня в какой-то момент появилось одержимое желание жить идеально и абсолютно счастливо. Но это оказалось невозможным. Ты избавляешься от старой грусти и ран, но приходят новые. Главное, что ты их осознаешь, анализируешь, принимаешь вещи как есть, работаешь на улучшение себя, всего окружающего, продолжаешь делать любимую работу и наслаждаешься жизнью.
Для меня это действительно просто — поднять кисточку и окунуть ее в краску
Я была интересна своим профессорам в колледже — я не европейка и не русская, я абсолютно другой человек, который вырос в прекрасной натуральной среде, созерцая горы, роскошную растительность, родники, бурные реки и жизнь животных. Я знаю, что такое жизнь, а те, кто выросли на бетонной земле, не видели естественный процесс жизни, и поэтому у них нет такой фантазии, как у меня. Это очень импонировало моим профессорам.
Также мои педагоги отмечали, что у меня очень легко получается писать картины. И для меня это действительно легко и просто — поднять кисточку и окунуть ее в краску. Когда я рисую, я не думаю о том, как рисую: не думаю о тени, или перспективе. И когда мне говорят о моей живописи, что это красиво, то я не понимаю, о чем они — для меня это так же естественно, как и дышать.
Я не гибкая: и это не плохо и не хорошо. Я не растворилась в массиве новой информации о современном искусстве, в новых технологиях, не стала кем-то другим. В принципе, я сохраняю те классические навыки, которые приобрела, когда училась во владикавказском художественном училище. Я помню, как моя учительница в английском арт-колледже спрашивала, зачем мне нужен колледж. Профессора чувствовали, что не дают мне новые навыки, но это было не так.
Наверное, я выглядела так, будто не заинтересована в новом, но я действительно все внимательно слушала и изучала, но выбрала путь, который мне ближе.
В живописи можно говорить о технике, а можно говорить о содержании. Я вижу свой путь в том, чтобы углублять содержание, развивая себя, как художник и как личность.
Для меня рисунок и живопись на холсте — это родной язык, на котором мне легче всего говорить о своих эмоциях и о волнующих меня темах. Я не воспринимаю ни фото, ни видео, ни звук, как свой художественный язык. Я пробовала на них говорить, но потом к этому не возвращалась. Мне нравится классическая живопись — сидеть, смотреть, копировать с натуры — в этом есть свой дух и умиротворение.
Если говорить о классическом художественном образовании, то мне кажется, что надо учить реалистичному рисунку и надо это делать хорошо, не пытаться его немного осовременить, особенно тем, кто не очень хорошо разбирается в современном искусстве. Важно научить студентов делать хороший рисунок. Как ты выучился в "репинке", так и передавай это знание, без "отсебятины".
Важно набить руку, научить себя дисциплине. Конечно, это очень скучно и невесело, в этом нет никаких метафизических поисков и выражения мировоззрения, но научившись, ты, сможешь лучше выражать себя и всегда сможешь найти себе работу.
Лучше учить технике и сосредоточиться на этом, а по современному искусству сделать один урок и рассказать, что происходит в мире. В идеале, создать библиотеку, в которой были бы книги и журналы о современном искусстве. Когда я была во Владикавказе, то ходила в Национальную библиотеку на Коцоева и там практически нет никакой литературы о современном искусстве, у них нет возможности подписаться на ежемесячный журнал об актуальном искусстве, а это важно для тех, кто хочет быть в курсе того, что происходит.
А создание институций, в которых в Осетии можно будет получить образование по современному искусству — вопрос времени. Но хочется, чтобы нынешние арт-школы не теряли навыки классического образования.
Я не люблю внимание, не люблю шокировать
Когда после окончания колледжа и университета я вернулась в Осетию, то у меня было множество необычных "сумасшедших" идей. Но для их реализации очень важна среда, а там я ее не нашла. Например, я хотела сделать работу у себя в мастерской: там, в потолке было отверстие и мне хотелось, чтобы оттуда "выходило" искусство, сделанное из веревки и черной смолы. Это называется side specific — искусство, которое подходит месту, место, которое вдохновляет. Но не сделала, потому что технически это было сложно и одна я бы не справилась.
Также у меня был небольшой заказ — рисунок на гараже. Я решила подойти к этому оригинально и рисовала эпоксидной смолой, которая выглядит выпуклой, как пластик, когда засыхает. Пробовала бороться с традиционной осетинской картиной — писала абстрактные, некрасиво натянутые холсты. Все это были маленькие шаги, но я считаю, что такая революция не должна быть кардинально видимой — пусть это будет маленькая вещь, но другая. К тому же я не люблю внимания, не люблю шокировать.
Можно сказать, что я выросла в мастерской Магреза Келехсаева. Его дочка, Кристина, была моей подругой (трагически погибла в горах во время наводнения в 2010 году — ред.). Мы вместе поступали и с первого дня знакомства постоянно проводили время вместе. Она была мне как сестра и таких близких подруг у меня потом уже не было. Магрез Келехсаев тоже мне как друг, с ним я могу обо всем поговорить.
Во Владикавказе у меня был опыт занятий арт-терапией в интернате для глухонемых. Мне очень понравилось. Дети не могут разговаривать, но через рисунок они начали открываться: рассказывать о себе, о своих друзьях, или о том, что у кого-то нет друга.
Проведя в Осетии три года, я поняла, что мне нужно больше свободы и время от времени необходимо выезжать и рефлексировать. Когда ты остаешься там надолго, ты перестаешь видеть себя.
Форум молодых художников Art Kavkaz Next, который проходил несколько лет тому назад в рамках международного художественного симпозиума "Аланика", мне очень помог — тогда я сделала одну из своих сильнейших работ (картина "Интеллигентная семья" — ред.). На форуме была потрясающая атмосфера, просто постоять рядом с Ростаном (художник Ростан Тавасиев — куратор форума молодых художников Art Kavkaz Next "Искусство в воображаемом будущем"- ред.) уже означало, что у тебя родится миллион новых идей. Было важно все: и то, как Ростан стоит, и то, как общается. Своей креативностью и оригинальностью он очень вдохновлял меня — все эти мелочи, которые я улавливаю, очень важны. Мне нужно с такими людьми общаться, чтобы вдохновляться и делать сумасшедшие работы, не уезжая из Осетии.
Иногда я сижу здесь, в Лондоне, и представляю, как бы я жила в Южной Осетии
Год назад свое лето я провела в Южной Осетии, где родилась и жила до семи лет. Я перебрала все книги, свои детские рисунки, которые собирал мой отец, его записи обо мне, которые он вел — он был психологом и наблюдал за моим поведением. Отец преподавал психологию в Юго-Осетинском государственном университете, а потом в Северо-Осетинском.
Мой отец сам хотел стать художником, поэтому, наверное, с энтузиазмом поддерживал мои первые опыты, хвалил меня и собирал рисунки. Тогда я поверила, что смогу стать художником.
За то лето в Цхинвале я написала неплохие работы и если бы не отсутствие приемлемых условий для жизни, я бы там осталась. Если бы мне предоставили помещение на два месяца, в котором можно готовить и спать, то я бы работала там днем и ночью.
Иногда я сижу здесь в Лондоне и представляю, как бы я жила в Южной Осетии. Даже место под мастерскую уже выбрала. В центре Цхинвала есть одноэтажный полуразрушенный дом, из которого я бы сделала стеклянный куб. И вот я бы жила в нем и когда есть настроение, то рисовала бы и проходящие мимо видели бы процесс, а когда нет настроения, то закрывалась.
Я не хочу продавать свои картины
Первой моей работой в Лондоне, когда я окончила университет, стала работа в женском магазине одежды. Быть только художником в Лондоне — дорого. У тебя должна быть работа, которая не очень загружает и должность продавца мне очень подходила.
В Осетии представления о людях, которые работают в магазине, совсем другие, чем здесь. Моя начальница — тоже художник, делает во Франции перформансы, она очень глубокий и интересный человек, мы с ней дружим.
Я продавала какие-то свои картины, но если честно, то я не хочу больше продавать их. Я пишу очень медленно: за три года я сделала тринадцать хороших картин, которые можно выставлять. Картины мне удаются сложно: много времени уходит на то, чтобы настроить себя на работу. Я должна отдаваться своему настроению. Поэтому, в том числе, мне хочется, чтобы я не зависела от продажи работ. И я решила зарабатывать на жизнь, работая в магазине. Но даже если я работаю два дня в неделю, то мне все равно сложно перенастроить себя на волну искусства.
Наверное, следует получить какую-то приемлемую профессию, чтобы был стабильный заработок, но проблема в том, что все приземленные профессии для меня скучны. Я не живу завтра, потому что мне хорошо сегодня.
Книга, которую я все время сейчас с собой ношу — это альбом с картинами Врубеля. Мне очень нравятся его работы, и я бы хотела так рисовать. Недавно ходила на выставку Гойя — он страшный, конечно, но при этом с юмором. Правильно, надо с юмором относиться ко всему, в том числе и к страхам.
