Обычно под Новый Год лихорадочно ищу что-нибудь, что можно выбросить. Домашние бросаются прятать от меня свой любимый хлам. Муж — старый пиджак, он в нем, видите ли, встречал рассвет после выпускного вечера в школе, дети — машинки без колес, им их, оказывается, сам Дед Мороз принес когда-то. Нашла все же пару поднадоевших юбок и коробку с кофейным сервизом, который мне кто-то когда-то зачем-то подарил. Мы с мужем не пьем кофе, и я совершенно не умею его варить. Пока я раздумывала, куда бы пристроить аляповатые микрочашки с неровной позолотой, удачно зашла соседка.
— Тетя Аля, — спрашиваю, — вы не знаете, кому кофейный сервиз нужен?
— Я узнаю, а за сколько отдаешь?— осторожно спрашивает.
— Задаром, то есть просто так. Дарю…
— Как даришь? Если даришь, давай мне, — радостно жадничает она.
— Посмотрите, вдруг он вам не понравится…
— Ой, какой красивый!
— Тогда забирайте, он ни разу из этой коробки не выходил. Лежит в шкафу, с квартиры на квартиру с нами переехал… зачем-то.
Тетя Аля счастлива тонким фарфоровым чашечкам с красными "огурцами" и неровной позолотой…
— Давай, я тебе хоть тыщу дам за него?
— Нет, ни копейки…
— Скоро Новый год, а у кого лишние деньги?
— Ни у кого. Вообще на Новый год у нормальных людей всегда денег нет, это традиция такая. У меня подруга есть, она вообще накануне праздника работу потеряла, вот, не знает, где взять деньги на подарки своим детям. С ума сходит, печалится.
— Были бы дети, подарки найдутся, — вздыхает тетя Аля. — Пусть подарит им историю.
— Историю, гм, а это как?
— Нууу, историю, про жизнь. Ваше поколение думает, что детям главное купить что-нибудь, да подороже. А их надо словами воспитывать и примерами. Истории рассказывать из жизни. Или врать, выдумывать, но чтобы ярко, жизненно!
За окном на ветви ореха садятся огромные черные вороны…
В нашем старом доме вдруг вырубают электричество. Пыхтит чайник на газовой плите. И кухня погружена в синий сумрак. Не знаю, откуда в декабре ветры, но весь мир слушает, как в темноте стучат ветки ореха по стеклам. Вороны качаются на них, как на кораблях, и как-то тяжело отрываются от ветвей и улетают.
— А ты рассказываешь своим что-нибудь? Ты ведь журналист как никак, — подначивает тетя Аля.
— Да какой я журналист, сижу дома, — пожимаю плечами.
— Правильно, сиди. Пусть по стройкам другие бегают.
— Сейчас журналисты по стройкам не бегают, тетя Аля. Сейчас все больше по пресс-конференциям и деловым завтракам.
— Тем более! И зачем тебе этот Адъ и Израиль? Сиди дома, детьми занимайся. Всех денег не унесешь, а богатства не заработаешь, его украсть надо. А еще лучше пусть муж крадет. А ты в зеркало гляди…
— Много вы в зеркало глядели?— улыбаюсь.
— Эх, какое там, — вздыхает, — у меня его не было, а когда появилось — то уже и радости не доставляло.
Я смотрю и смотрю куда-то далеко, за окно, за отблеск синих язычков газового пламени на печке, за пляшущие ветви деревьев, в синюю мглу уходящего года, смотрю и вдруг почему-то вспоминаю, как девочкой в новогодние праздники попала в гости к однокласснице. И меня, простого советского ребенка впервые накрыла классовая зависть. Это была вполне обычная квартира, но заставленная какой-то невероятной красоты мебелью. Не стандартной "стенкой" или сервантом из ДСП, а горками на резных ножках, со стеклянными дверцами, в которых сверкали красивые божественно-безвкусные сервизы, диванами с изящными полированными подлокотниками. Но больше всего меня поразил роскошный письменный стол, который стоял в комнате у девочки. Он был таким массивным и изящным одновременно, с гнутыми ногами, которые обвивали виноградные лозы или что-то вроде того. А на столешнице лежало оргстекло. Настоящее, под которое можно было положить свои рисунки, всякие секретики и расписание уроков. Я была раздавлена. Оргстекло меня добило. Оно было в дефиците, я знала точно. И мне захотелось стать этой девочкой, чтобы письменный стол с резными виноградинами и оргстеклом был моим.
Вечером, когда мы возвращались домой, я чистосердечно рассказала маме о странном, всепоглощающем чувстве…
Не о просто накрывшей меня зависти, а вот об этом подлом мгновении, когда мне захотелось стать ею, толстой и некрасивой, обладательницей письменного стола, накрытого оргстеклом! Мама спокойно меня выслушала:
— Да, красивая мебель, импортная. Она очень дорого стоит.
— Но откуда она у них? Анина мама вообще нигде не работает, а папы у них нет…
— Думаю, это мебель Аниной бабушки, она известный доктор, — ответила мама.
Но меня замкнуло:
— И откуда, откуда у нее такая мебель?— спрашивала я, подпрыгивая на ходу.
— Нууу…
— Ну почему у них есть, а у нас нет?
— Потому что за все надо платить.
— Деньгами?
— И не только.
— А чем, чем еще?
— Разными обстоятельствами. Своей жизнью…
— Как можно за мебель платить жизнью, мама?
— Очень просто. Все имеет свою цену.
— Мама, ну посмотри, посмотри, как у них красиво, каждый в своей комнате живет, да еще у Аньки этот письменный стол, личный, с оргстеклом…
И тут мама сказала нечто странное. Обнажила какую-то жестокую прозу жизни, которую можно было бы от меня скрыть, но она этого почему-то не сделала.
— А еще у них бабушка из тюрьмы недавно вышла…
Бабушка и тюрьма. Что-то рухнуло на меня и больно ударило по голове. Так сильно, что впечатление от импортной мебели заметно померкло.
— Как, бабушка в тюрьме? Она что, плохая?
— Ну что ты, совсем нет, не плохая. Она очень известный женский врач, гинеколог. Просто все имеет свою обратную сторону. Ну, вроде платы. Вот покупаешь ты импортную мебель с резными ножками, а она стоит денег, а деньги стоят усилий, а усилия эти тоже имеют свою цену. И ты выбираешь. Например, между румынским платяным шкафом и свободой. Мне нравится свобода, смотри, снег пошел…
Повзрослев, я, разумеется, поняла, за что отсидела бабушка моей одноклассницы, действительно, известный гинеколог. Подробности истории меня не интересовали, это была чужая сложная жизнь. Да и с одноклассницей мы скоро разошлись по разным школам и никогда больше не виделись. Но случай с мебелью засел в моей голове совсем по другой причине. Мама научила меня не завидовать. Хотя вряд ли этому можно научить. Скорее, она попыталась заронить во мне умение сопротивляться зависти.
"Все в этой жизни имеет цену. Не заглядывайся на чужие резные шифоньеры, девочка, они могут быть набиты скелетами", — словно сказала она мне в те новогодние дни.
Тетя Аля еще со мной. Пьет чай, так и не отпустив кофейного сервиза. Задумалась тоже о чем-то.
— Да, говорю я, пожалуй, можно рассказать детям историю.
— Про что?— оживляется она…
— Про дорогой резной шифоньер, набитый скелетами.
— У меня тоже был резной шифоньер, массивный такой, — вдруг говорит она — мне моя мама в приданное его купила. Он мне не нравился, я хотела туфли на высоком каблуке и трюмо с большим зеркалом, чтобы во весь рост себя видеть, а мама говорила: стыдно, как в замуж без шифоньера. Что свекровь скажет? Все сбережения потратила и корову продала, но шифоньер купила. И вот однажды, уже замужняя, я пришла с работы, в него заглянула, а там любовница моего мужа сидит, спряталась, значит.
— Ужас…, — только и говорю я, — и что вы сделали?
— Как что, ее выгнала и мужа, — вздыхает, — тоже выгнала, потом развелась. Осталась одна с ребенком. Жила как могла, ребенка поднимала…
— Тетя Аля, а если бы как по волшебству снова стали молодой, чтобы вы изменили в своей жизни?
— Я бы никого не слушала, ни на кого не смотрела и жила, как хотела, совсем без шифоньера. Или с шифоньером у которого заколочены дверцы. Так что это, скажи подруге, пусть не грустит, всегда есть что-то, чего нет. Всегда от этого грустно и всегда эта грусть неправильна. Особенно под Новый год. Пойду, поставлю сервиз в свой сервант. Пусть стоит, радует.
