Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ — для Sputnik Южная Осетия
В Москве на минувшей неделе прошли российско-югоосетинские переговоры на высшем уровне. Можно ли рассматривать их как некую новую веху в кавказской политике России, или речь идет об обычной дипломатической рутине?
Южная Осетия вне первых полос
Сегодня положение дел в Южной Осетии нечасто становится предметом острой полемики. По итогам "пятидневной войны" 2008 года в Кавказском регионе установился новый статус-кво. Две бывшие автономии ГССР избежали "недружественного поглощения" Грузией и улучшили свое военно-стратегическое положение.
Под контроль Цхинвала перешли Ленингорский район, а также так называемый "Лиахвский коридор" (четыре села, которые позволяли Тбилиси отрезать столицу республики от Рукского тоннеля, стратегически важной связующей нити с Россией). При этом Москва стала гарантом безопасности Абхазии и Южной Осетии, взяв на себя также задачи их социально-экономического восстановления.
Это положение дел категорически не устраивает Тбилиси, в особенности попытки обустроить югоосетинский участок границы как полноценный межгосударственный рубеж. В Грузии этот процесс называют "бордеризацией" и рассматривают как политику "ползучей аннексии".
Обеспокоенность своего союзника разделяют США (в январе 2009 года две эти страны подписали Хартию о стратегическом партнерстве) и страны Европейского союза. Время от времени появляются жесткие заявления о "нарушении территориальной целостности" Грузии. В начале 2017 года их количество превысило обычную норму в связи с подготовкой и проведением в РЮО президентских выборов.
Запрос на объединение?
Особой остроты ситуации добавляли два момента. Во-первых, победу в кампании одержал Анатолий Бибилов — политик, имеющий репутацию последовательного сторонника вхождения республики в состав России. Сама эта идея пользуется значительной поддержкой внутри Южной Осетии, хотя нельзя сказать, что она принимается в обществе безоговорочно.
Москва в ходе выборов старалась избежать ошибок, допущенных ею в Южной Осетии в 2011-2012 годах, когда она не смогла оказаться "над схваткой". Сейчас Кремль всячески подчеркивал необходимость преемственности политического курса и демонстрировал свое уважение к предшественнику нынешнего главы республики Леониду Тибилову, при этом с готовностью принял выбор югоосетинского избирателя. И первая встреча вновь избранного президента с Владимиром Путиным, состоявшаяся в Сочи в мае 2017 года, стала подтверждением этого тезиса. Вставал вопрос: станет ли Москва форсировать объединительные инициативы с учетом того, что во главе Южной Осетии встал их решительный сторонник?
Во-вторых, после 2014 года закавказская, а также и приднестровская динамика стала рассматриваться на Западе сквозь "крымскую оптику".
Всякий раз, когда в постсоветских де-факто образованиях заходит речь о возможных изменениях в ту или иную сторону, возникает "призрак Крыма". Это мешает адекватному пониманию собственной динамики внутри таких образований, как Южная Осетия, Абхазия или Приднестровье, создает ненужный ажиотаж.
Однако вне зависимости от нашего отношения о допустимости аналогий между Закавказьем, Приднестровьем и Крымом, эти параллели зажили собственной жизнью и стали частью большой дискуссии о целях и задачах российской политики на всем постсоветском пространстве.
Теория и практика
Как бы то ни было, а после избрания Анатолия Бибилова вопреки многим алармистским прогнозам относительно наступления "российского ревизионизма" на Кавказе принципиальной ломки подходов, существующих на югоосетинском направлении с августа 2008 года, не произошло.
Уже в июне 2017 года в интервью для РИА Новости в рамках Санкт-Петербургского экономического форума глава Южной Осетии скорректировал свою позицию и заявил, что без консультаций со всеми политическими силами республики, а также представителями России невозможно на практике предпринимать какие-либо объединительные инициативы.
Непраздный вопрос, а зачем в таком случае эти идеи столь интенсивно обсуждались во время избирательных кампаний 2014 и 2017 годов? Отвечая на него, попробуем забежать немного вперед. И мы не слишком погрешим против истины, если скажем, что в ходе новых кампаний тема "объединения двух Осетий под эгидой РФ" вновь будет звучать, и не раз. Население республики видит в Москве не только гаранта своего самоопределения, но и возможный ресурс для ускорения внутреннего развития и укрощения собственной бюрократии.
В то же самое время, запрос на вхождение в состав РФ принимается далеко не всеми и не безоговорочно. И мотив здесь простой: на Россию надейся, но сам не плошай. Многие в Южной Осетии убеждены, что настало время повышать качество управления республикой, открывать собственные возможности и преодолевать состояние "вечного просителя" и получателя российской помощи.
Если же говорить о Москве, то ее вполне устраивает существующий формат отношений с Цхинвалом. Разработанный и принятый пакет документов относительно интеграции обеспечивает экономический и военно-политический интерес в регионе Кавказа. Создавать дополнительные риски от конфронтации с Западом Россия не хочет — их и без того хватает. Между тем, очередной всплеск гарантирован, реши вдруг Москва признать югоосетинский референдум о вхождении в состав РФ, даже если процедура голосования будет соответствовать высшим стандартам транспарентности.
Как следствие, в заявлении для прессы по итогам переговоров с Анатолием Бибиловым 14 ноября президент России Владимир Путин констатировал, что Москва "оказывает поддержку становлению Южной Осетии в качестве суверенного демократического государства, содействует надежному обеспечению ее безопасности". Словом, никаких революционных изменений!
Самоценность вне "генеральных стратегий"
Предвижу иронию многих коллег по экспертному цеху из США и европейских стран. Знаю наперечет их аргументы. Южная Осетия слишком зависима от России в финансовом, социальном, оборонном отношении; ее население незначительно; сильной и влиятельной диаспоры за рубежом Цхинвал не имеет, а географическое положение у республики невыгодное.
Все это так, но с одной немаловажной оговоркой. Это "маленькое население" из "несостоятельного образования" пережило многолетний этнополитический конфликт, в ходе которого имело место три пика вооруженной эскалации (1991-1992, 2004, 2008 гг.). Более того, здесь важно зафиксировать тот факт, что вплоть до "пятидневной войны" неоднократно возникали своеобразные ремиссии, дававшие, казалось бы, шансы на мирное решение, которые всякий раз опрокидывались новым противостоянием.
Все это предопределило выбор южных осетин в пользу России. Этот факт может нравиться, а может служить предметом неодобрения. Но его, как минимум, следует принимать во внимание. Тем паче, что, в отличие от Абхазии, в Южной Осетии на момент распада СССР титульный этнос составлял большинство.
Гарантии со стороны Москвы вовсе не означают наличия у России некоей "генеральной стратегии" по расширению собственной территории за счет присоединения новых земель. В случае с Крымом РФ осуществляла свои действия не потому, что опиралась на некие "югоосетинские разработки", а в случае с Южной Осетией она не будет соизмерять каждый свой шаг с неким "крымским алгоритмом".
Для каждого конфликта и для каждого сложного постсоветского региона у Москвы имеется свой особый подход. И потому мы не можем отождествлять Крым с Абхазией, а Южную Осетию с Приднестровьем, и все эти проблемы — с Нагорным Карабахом. В этом, пожалуй, главный итог ноябрьских переговоров Путина и Бибилова.
Южная Осетия имеет собственное значение для Москвы, и линия на этом направлении не копирует даже подходы к Абхазии. Для понимания этого достаточно простого текстуального сравнения двусторонних договоров России с этими республиками. Работа, замечу, намного более полезная, чем попытки искусственного конструирования неких "геополитических доктрин" Кремля.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
