Снежная в том году выдалась зима, белые шапки гор росли и росли, пока не примчался ветер и не разогнал тучи в небе, обнажив его горячее желтое сердце. С вершин одна за другой сходили лавины, ловя и погребая заживо людей в хрупких авто. Конечно, не все погибали, некоторым удавалось выкарабкаться, но после случая, когда из пяти пассажиров живым откопать никого не удалось, по местному телевидению объявили, что Транскам закрыт на неопределенное время. Народ тут же повалил на вокзал к таксистам выяснять, как реально обстоят дела на дороге и нельзя ли без особого вреда для здоровья проскочить во Владикавказ. По правде говоря, я ни разу не видел, чтобы извозчик отказался везти кого-то, даже если тому надо было в преисподнюю, более того, водитель сам начнет тебя подзуживать: давай, поехали, лично тебе сделаю скидку, только никому не говори, где твои сумки?
Обычно я стоял поодаль и, посмеиваясь, наблюдал за всем этим цирком, пока однажды ко мне не подобрался таксист с гипнотическим взглядом, и я не помню, как оказался на заднем сиденье его колымаги. И только в тесном соседстве с еще двумя пассажирами, потея и почесываясь, я вдруг вспомнил, что не взял с собой паспорт и десятилитровую бутыль красного сухого вина, которую обещал жене на Новый год. Я робко сообщил об этом капитану.
— Хм, документы он забыл, — проворчал тот, с необычной энергией выкручивая руль, — что же ты молчал?
— У меня не было в планах ехать сегодня.
— Тебе остановиться, что ли, негде во Владикавказе?
— Есть, конечно! Моя семья там.
— Вот и обрадуешь женушку, она, небось, соскучилась по тебе, такому перцу!
Таксист развернул машину и подмигнул мне в зеркало заднего вида. Смутившись от такой фамильярности, я почему-то стал оправдываться:
— Я бы раньше поехал, но по телевизору объявили, что дорога закрыта.
— Ерунда все это. Глянь-ка, рядом с тобой сидит человек из Тбилиси, вот у них точно не осталось дороги, лавиной смело Военно-грузинскую! И теперь они все едут через нас.
Мы, три пассажира, взглянули на четвертого, моего соседа, крупного щекастого грузина с гривой великолепных черных волос, выпуклым лбом, блестящим взглядом и пухлыми губами. Он отнесся ко мне с симпатией, протянул руку и представился: Миша. Я пожал его большую ладонь, назвал свое имя, и мы стали болтать, как будто знакомы сто лет, и проехали мою улицу. Таксист пришел в ярость, но, закурив, успокоился, опять развернул тачку и притормозил возле наших зеленых ворот. Я выскочил из машины, побежал домой и в поисках паспорта заметался по комнате. Мать спросила, куда это я намылился. Во Владикавказ, ответил я, знаешь, с нами едет грузин из Тбилиси! Я таких давно не встречал, хочу подарить ему что-нибудь на память! Сынок, с тобой все в порядке? Вот, мам, не надо сейчас, Миша образованнейший человек, Кафку читал в подлиннике, учился за границей, сейчас едет в Киев к своим кумовьям. А Гамсахурдия был писатель, вздохнула мама, и посмотри, что он натворил, лучше захвати с собой пистолет, мало ли. Нет, ма, таких людей, как Миша, надо беречь, они делают мир добрей и гуманней! Ура! Нашел паспорт, удивительное дело, лежал на столе перед глазами, а я весь шкаф перерыл, ты прибери за мной, ладно? Я обнял мать и поцеловал ее в морщинистую щеку. Потом вытащил из под стола вино и осторожно, чтоб не разбить бутыль, кряхтя и спотыкаясь, поперся к такси.
Мы выехали из Цхинвала и помчались через грузинские села… На вражеской территории даже во время перемирия я впадал в предынфарктное состояние, потому что машину могли в любой момент остановить местные боевики и оборвать мою жизнь. Я стал прикидывать, кого они поставят к стенке в первую очередь: таксиста вряд ли, потому что он со всеми знаком и выпутается; бабульку рядом с ним тоже не тронут, до того она старая; Миша для них свой, его вином напоят, может, шашлычком угостят; красавицу, сидящую по правую руку от Миши, наверное, изнасилуют, если конечно черногривый не вступится за нее. Я уже заметил, как он оказывал прекрасной леди знаки внимания: хорошо вам сидится, удобно ли? А вот меня сразу же в расход пустят, потому что мне тридцать пять, боеспособен и воевал против них.
Странно, бормотал таксист, встречных нет, может, за тоннелем сошла лавина? И в самом деле, по обычно оживленной трассе сейчас никто не ехал, пуста была дорога. В начале декабря у нас в низине погода была совсем как весной: почки на деревьях набухли и мой любимый абрикос грозился зацвести, но именно в такую теплынь в горах и случаются катастрофы.
У выезда из Кехви нас тормознули грузинские милиционеры, я опустил голову и притворился спящим, хотя от ужаса весь взмок и скользкой потной ладонью выжимал из дверной ручки жидкость. Таксист перекинулся с ними парой слов, послышался смех, и мы тронулись. Я открыл глаза, оглянулся назад убедиться, что в нас не стреляют, дурацкую эту привычку, я приобрел за долгие годы войны. Миша хлопнул меня по плечу и спросил, как мне спалось. Я ответил, что супер, и мы заговорили о мире. Мне было приятно, что мой собеседник-интеллектуал оказался лютым противником войны. Он сказал, что осетины и грузины веками жили вместе по-доброму, бок о бок сражались с врагами, и, мол, сейчас мы не имеем права убивать друг друга. Он еще много говорил о наших братских народах, смешанных счастливых браках, упомянув царицу Тамар и ее супруга, осетинского царя Давида Сослана, общих традициях и т.д. Вот доедем до Мыкалгабыра*, и попрошу таксиста остановиться, чтоб пропустить с гостем стаканчик-другой божественного эликсира.
За дружеской беседой не так нудно ехать по заваленному снегом перевалу. И чем выше мы поднимались, тем толще становились сугробы по обочинам. Весна осталась далеко внизу. Большой желтый бульдозер расчищал завал, и таксист, воспользовавшись паузой, с помощью домкрата надел на колеса цепи, и дальше мы легко, без виляния и заносов, катили вверх, обгоняя груженные мандаринами фуры. Мы въехали в Рукский тоннель — здесь во время многочасовых пробок зимой водители, боясь замерзнуть, не выключали зажигания, и от выхлопных газов уйма народа впало в вечную спячку. Но сейчас в тоннеле никого не было, и капитан наш, недоумевая, гнал машину к свету в конце. Мы вынырнули из черной дыры, проехали еще пару километров. Черт, лавина, крикнул извозчик, остановился и выскочил наружу. Я уже увидел через переднее стекло большой белый холм на дороге и темные силуэты суетящихся под ним человечков. Машин тут собралось много. Водитель наверняка знал о сходе лавины, но, вероятно, надеялся, что ко времени нашего приезда завал расчистят.
Миша вовсю ухаживал за красавицей, не хотелось ему мешать, пусть у него получится. Я открыл дверцу, вылез из автомобиля. Солнце в декабре садится рано, я уже не щурился от его лучей. Заметив знакомого, подошел к нему, и мы разговорились. Он жаловался, что торчит здесь уже два часа и замерз, погрелся бы в машине, да водила экономит горючее и выключил зажигание, скотина. Правда, послали за бульдозером, но он расчищает дорогу у черта на куличках, пока приползет сюда, пройдет еще три часа, а тут работы на целую ночь, и то если не сломается.
От лавины веяло смертным холодом, мне стало зябко, я хотел пойти в машину посидеть в тепле, но увидел приближающегося Мишу и остановился. Ну как, поедем сегодня, спросил он. Боюсь, что нет, сказал я, наверное, заночуем в машине, можно, конечно, перейти на другую сторону и поменяться местами с пассажирами, едущими в Цхинвал… Таме, дружище, давай попробуем выбраться, мне еще надо в Киев попасть. Миша побежал обратно за вещами в машину, я не стал его ждать и решил для начала разведать обстановку. Поправив на голове вязаную шапку, я стал карабкаться на снежный холм. Новые кожаные кроссовки предательски скользили, нога вдруг уходила в замерзшие комья грязного снега, тогда я хватался за ветки вырванных стихией кустов и вытаскивал ушибленную конечность. Мне очень хотелось поехать с Мишей дальше, но я понял, что с бутылью перемахнуть через такую преграду не смогу физически.
На вершине я встретился с людьми с той стороны и узнал от них, что у Чертова моста сошла большая лавина плюс еще несколько маленьких в промежутке. Мы вместе спустились вниз, и я убедил Мишу подождать здесь в знакомой компании, чем искать приключений на свой зад неизвестно с кем. Мы вернулись в наше авто, извозчик завел колымагу, развернулся, съехал с трассы и медленно спустился к селу Зарамаг. Он припарковался возле торговой палатки и сказал, что чем зря жечь бензин, лучше найти на свалке старые покрышки, поджечь их и греться так. Но вокруг уже горело множество костров, и только я решил, что не найду топлива, как наша бабулька прикатила колесо. Капитан вылил на него немного бензина из канистры, чиркнул спичкой, и мороз уступил место теплу.
Я вытащил из багажника тяжелую бутыль с вином, Миша дернул к палатке, вернулся оттуда с колбасой, хлебом, шоколадкой для красавицы и пластмассовыми стаканами, которые я тут же наполнил вином. После жарких, как огонь, тостов о мире, дружбе и братстве мы выпили. Вино ударило по мозгам дай Бог! После очередного стакана я упал, меня поставили, но мне стало любопытно, как горят кроссовки, и я бросил в огонь свою обувь. Мне было чертовски весело, я захотел разделить свою радость со всеми, кто тут находился, и босой шлялся от костра к костру, и везде мне наливали, и под рев бульдозера я пил за мир, проклиная войну. Утром с первыми лучами солнца сознание покинуло меня. Очнулся я в квартире жены, та показала мне на сумки с моими вещами и велела убираться к чертям…
Я вернулся в Цхинвал, поступил на работу в таможню и торчал в Уанеле** сутками. Зимой я мерз на посту, а летом пропадал от жары. Однажды я приехал со службы, включил телевизор и увидел, как Миша с розами врывается в парламент и изгоняет оттуда Белого Лиса***. Я вскочил и в восторге крикнул: ура! Больше не будет войны, Миша, братишка, теперь все в твоих руках!
Пришла мать и в недоумении уставилась на меня, я обнял ее, прижал к груди: помнишь, я тебе рассказывал про пассажира из Тбилиси, ну с которым ехал в такси? Вон он с розами!
В августе 2008 года я и несколько моих товарищей пережидали бомбежку в подвале пятиэтажки. Народу здесь, конечно, было немало. Люди уже привыкли и не вздрагивали при каждом попадании в дом, многие спокойно лежали на матрасах или расстеленных на сыром земляном полу одеялах. В углу на деревянных ящиках возле большой бочки расположилась компания мужичков-старичков. Говорили они меж собой негромко, как на похоронах, но я узнал один голос: как-то я вез Мишу отсюда до Владикавказа! Что скалитесь? Точно вам говорю. Тогда он никем еще не был. Знал бы я, что он такое с нами будет творить, клянусь, загнал бы машину под самую большую лавину…
* Мыкалгабыр — святое место, где обычно путники с пирогами и аракой молят могущественного духа о всяческой помощи.
** Уанел — село в Южной Осетии, рядом с которым располагался пункт южноосетинской таможни.
*** Белый Лис — прозвище Эдуарда Шеварднадзе.
