Мы не оппозиция, мы люди, которые дают объективную картину мира
Когда появилось твое интервью с Аланом Татаровым, я очень разозлилась, потому что ты со своим позитивом нарисовала портрет из серии "я люблю свое отражение в твоих глазах". Татаров прям хорош получился. Я поразилась тому, что он все это наверняка, сказал… Значит, у него в глубине души лежит что-то, незамеченное нами всеми.
Лет 15 назад я была такая же, как ты, и искренне верила всему, что мне говорили, и мои собеседники становились моими героями.
Сейчас я понимаю, что субъективность может себе позволить либо очень молодой и неопытный, либо тот, кто это делает целенаправленно и не скрывая. Перечитывая свои старые статьи, я понимаю, что была очень субъективна, и мне это позволялось, прощалось и даже приветствовалось.
Сейчас я пишу по-другому — документально подтверждаю каждое свое слово — на все даю ссылку, у нас фактически все тексты "кликабельные", я привожу документы и цитаты не по памяти, а ссылаясь на те официальные сайты, где они были опубликованы, и все это делается исключительно для того, чтобы сохранить объективность фактов.
Это сложно, но интересно, потому что когда ты пытаешься найти документальное подтверждение своим словам, то находишь еще больше фактов и доказательств того, о чем говоришь. Я никогда так не писала, сейчас для меня настала эпоха новой журналистики, которую можно назвать военной.
Молодых авторов, с которыми приходится работать, я учу избавляться в тексте от второстепенного, чтобы в нем не было красивостей и чтобы он был очень понятен. Мое любимое наставление ребятам, которые не знают, как изложить текст, звучит так: "Представь себе, что напротив тебя сидит твоя бабушка, и ты должен ей рассказать историю, о которой она вообще ничего не знает".
Я даю полную свободу во взглядах и всегда прошу писать на любые темы, но у меня есть несколько табу — три человека в моей жизни, против которых я писать не буду, даже если они будут виноваты. Я не говорю о том, что кинусь защищать их при помощи моих ресурсов, я просто промолчу, и это мое право. Слава Богу, на сегодняшний день, я работаю на себя.
Есть также темы, о которых я не буду писать, потому что понимаю, как действует медиа-раскачка. Когда я говорю на тему межнациональных отношений, я бываю очень осторожна, потому что понимаю, как это может использоваться. Это ведь самый простой способ бороться с журналистами, у которых есть собственная позиция — про них можно говорить, что они враги народа, "пятая колонна", что они дестабилизируют обстановку. Я все это проходила и стараюсь таких тем, как и ярлыка "оппозиционный", избегать, потому что мы не оппозиция, мы люди, которые дают объективную картину мира и приправляют ее своим субъективным мнением. Не быть субъективным невозможно. Но можно быть честным с читателем и не скрывать от него своего субъективного взгляда на мир, что я и делаю. Объективные факты и субъективное мнение о том, что происходит — это не манипуляция, это уважение к тому, кто читает. Манипуляция — это когда чуть-чуть ругаешь и сам придумываешь оправдание этому, утверждая, что ты такой прямо объективный-преобъективный, но при этом стыдливо молчишь о том, что тот, кого ты типа "ругаешь", твой кумир, и о том, что ты существуешь на его же деньги. В общем, полуправда. Мне только всегда непонятно: на кого эта примитивная проституция рассчитана?
Нашу дружбу убила политика
Портал "Градус" был романтической историей про журналистику, которая потерпела полное фиаско.
"Алания 24" — полная противоположность той истории. Главный редактор сайта — Виктория Осетинская, которая имеет карт-бланш на полную свободу действий. Я ни минуты не жалею, что потратила на его запуск последние деньги и кучу времени, его стоило сделать хотя бы ради того, чтобы поднять тему Пригородного района. Понимаю, что это прозвучит нескромно, но я совершенно точно знаю, что тему Пригородного района удалось качнуть и развернуть благодаря публикациям на "Алания 24". Правда, за это пришлось дорого заплатить: моя подруга написала в своей газете, что я "враг народа". Ну да ладно, и это тоже можно пережить, наверное.
Решение о продаже "Градуса" стало для меня шоком. Я очень компромиссный человек и всегда ищу ошибку в себе, придумывая оправдания для других, и чтобы, в итоге, я поставила крест на человеке, я не знаю, что должно случиться. В этих "профессиональных" историях я оправданий ни для кого не нахожу, хотя очень хотела бы.
Фактически, нашу дружбу убила политика.
Когда я начинала работать, вокруг было взрослое поколение журналистов: Олег Цаголов, Ирина Гуржибекова, Ольга Вышлова, Владимир Гутнов, многие из них между собой были в плохих отношениях. Меня это так поражало, они мне все так по-отдельности нравились, я ими восхищалась, и каждый раз, когда они "шипели" друг на друга, мне казалось это таким странным… и для меня такой стресс, что сейчас мы сами подошли к этому возрасту, и, фактически, в нашей журналисткой тусовке произошло то же самое.
Когда я ушла с "Градуса" работать помощником Тамерлана Агузарова, то не вмешивалась в редакционную политику. И пару раз "выхватывала" за их публикации. Я тогда сказала, что если они написали неправду, то давайте подадим на них в суд, я сама готова это сделать, и на этом история закончилась. Когда же после его смерти я вернулась в редакцию своего сайта, то успела написать всего три статьи, последняя из которых была про то, что руководство Северной Осетии игнорирует траурные мероприятия в Южной, это было ровно год назад. После этого у всех случилась истерика и "Градус" продали. Продали так, что было очевидно, что единственной задачей было убрать меня.
Я никогда не писала статьи на заказ
Я потеряла романтическое восприятие профессии. Раньше я верила в профессию и считала, что журналистика — это политика малых дел, с помощью которых можно делать мир лучше. А потом посмотрела на все это изнутри и поняла, что когда ты разоблачаешь какого-то негодяя, то тем самым льешь воду на мельницу еще большего негодяя. И так во всем и всегда. И нет смысла в тактических победах, если нет стратегической цели. А это уже не про журналистику — это про политику.
Я никогда не писала статьи на заказ. Я просто не смогу написать убедительный текст за деньги, мне надо верить в то, что я пишу. Но ведь журналиста всегда можно использовать: вот, например, зная тебя и то, как ты можешь написать, и как ты искренне делаешь из любого человека положительного героя, я могу "подсунуть" тебе нужного человека, познакомлю его с тобой, отрекомендую по полной, и ты сделаешь с ним интервью по собственному желанию, потому что он станет тебе интересен. Это же не заказ с моей стороны будет, ты же сама сделаешь это. Это будет называться простым человеческим свинством по отношению к тебе. И таких желающих "подкинуть идею" вокруг честных журналистов всегда много. Особенно вокруг честных — их использовать легче.
Оглядываясь назад, я понимаю, как подыгрывала одним, вредила другим, и, фактически, делала то, за что платят большие деньги. Такая как я, нужна всегда: учить не надо, она сама все сделает и еще впереди побежит. Начав все это понимать, я уже не хотела возвращаться в журналистику. Я побывала над схваткой и поняла, что происходит. Вернуться пришлось, это же моя профессия. Но работать стало забавно: прикольно наблюдать, как по-прежнему тебя пытаются использовать люди, которые не понимают, до какой степени ты изменилась.
Если сказать, что я чувствую свою вину за то, что происходит в осетинской журналистике, то, наверное, это так. Мы были слишком заметными и не имели права показывать такой пример другим. Хотя, может, подобное происходит со всеми и во всех областях, ведь это так удобно — поссорить людей, чтобы они не объединились и не выступили единым фронтом.
Собрались дома и вслух стали читать ваши статьи
Когда мы создавали "Градус", то хотели, чтобы нас услышало как можно большее число жителей республики, чтобы нам поверили люди. А он получился достаточно элитарным, решая задачи, которые мы перед собой и не ставили, — мы начали открывать любые двери, любой министр был счастлив дать интервью, любой чиновник был готов давать комментарии. Мне не хочется, но я признаю, что такая открытость была заслуга мамсуровской власти. Тогда реально была свобода слова — и у журналистов, и у чиновников, кстати. А сегодня, я это говорю серьезно, "лайкнуть" мой пост — это акт гражданского мужества.
Я стараюсь не общаться с теми, кого могу скомпрометировать.
Ситуация сильно изменилась, то, что возможно было раньше, невозможно сейчас. Но во всех минусах есть плюсы и самое приятное, что со мной случилось в профессии за последнее время — это история с людьми из села, которые приехали ко мне за помощью. Они рассказывали мне о своей проблеме, ершистые, недоверчивые и потом главная среди них, женщина, конечно, говорит: "Знаете, мы долго думали, к кому обратиться — к Хадарцеву или к вам, а потом собрались у нас дома и вслух стали читать ваши статьи. И приняли решение".
Я представила себе эту картину, как в осетинском селе сидят колхозники и читают вслух мои статьи, не хватает только детали, что при свете свечи. Прям чтение "Искры" какое-то. И поняла, что, то, о чем я мечтала, когда делала "Градус", но не получила, получила сейчас с "Алания 24", когда уже ничего не хотела, кроме того, чтобы доказать самой себе, что смогу.
Таким людям, которые надеются решить свои проблемы с помощью критической публикации, я помогаю писать письма "во власть" и объясняю, что публиковаться у меня смысла нет — не только не помогут, а еще и во "враги народа" запишут. Жаль, конечно, бывает отказываться от резонансных материалов, но сейчас я стараюсь не компрометировать людей "порочащими связями" с собой.
Большего фаната, чем я, у Битарова не было
Еще недавно большего фаната, чем я, у Вячеслава Битарова не было. Когда Агузаров сказал, что зовет его премьером, я в ладоши хлопала. Когда первый раз побывала на "Баварии", то после написала на "Градусе" статью "Бизнес на пятерку". Я реально восхищалась тем, что он делает, и еще тогда говорила, что такой, как Битаров, должен быть главой республики. Видишь, мои политические желания обычно сбываются, не пройдет и три года.
Но когда он стал премьером, конфликт у нас начался с ним практически сразу. Первое, что я сделала — сказала, что ему и его министрам нельзя в прямой эфир. Так им и сейчас нельзя, надо еще поработать над лексикой и семантикой. Остаюсь при своем мнении.
Я очень люблю ломать систему
Я очень люблю ломать систему, пусть хотя бы в мелочах. Мне это удавалось и в "Русфонде", когда только из Осетии брали детей, которых фонд не берет по своим правилам, и в ТАСС, где мне позволялось работать по-своему. Когда я пошла в Серый дом, мои друзья веселились и говорили, что будет весело посмотреть на это побоище, потому что ту систему точно не поломаешь. Они оказались правы, единственное, что мне удалось там за восемь месяцев — это победить вертушку на входе. Там такое правило: заходишь через одну, а выходишь через другую. Я упорно выходила через ту, через которую все заходят, и в результате эти бедные милиционеры на проходной перестали со мной бороться и с печальным вздохом выпускали меня через вход.
"Мадина Сагеева? А что Вы имели в виду, когда писали про мой налаженный бизнес?"
До того, как я начала работать с Агузаровым, я видела его только один раз. Это смешная история. Года за три до его прихода, я писала статью о назначении председателя Верховного суда и в этом тексте задела Агузарова. А он был человеком совсем "непуганым" прессой и, как мне потом рассказали, очень разозлился и был уверен, что это был заказной материал. Тогда он и стал читать мой блог и у него как-то не срасталось, что с одной стороны эта продажная гадина, которой его "заказали", а с другой — пишет о вещах, на которые, как потом оказалось, мы смотрели одинаково. Может, из-за этого и возникли разговоры о моем "влиянии". Тамерлан Кимович был человеком, на которого повлиять невозможно в принципе, он всегда совершенно четко знал, чего хочет, и как будет этого добиваться.
Так вот, уже после этой статьи нас где-то попытались познакомить. В ту секунду, когда он услышал мое имя, он приподнял свои темные очки и спросил: "Мадина Сагеева? А что Вы имели в виду, когда писали про мой налаженный бизнес?", цитируя дословно тот текст… Вторая встреча произошла в его кабинете, когда он предлагал мне работу. И тогда же мои любимые коллеги решили, что у них на меня есть страшный компромат, они нашли эту статью и носились с ней очень долго, думая, что Агузаров ее не читал, а вот если прочитает…
Я подбивала Агузарова высотку в парке снести направленным взрывом
Многие считают, что я его подталкивала на какие-то резкие высказывания, но это не так, наоборот, сама периодически пугалась, когда видела, насколько он готов на любые решительные движения. Он совсем не собирался умирать, а собирался очень многое сделать и ничего не боялся.
Ну, если честно, я подбивала его высотку в парке снести направленным взрывом, говорила, представьте, какая картинка будет для ТВ, и он на это соглашался, говорил: и правда, что она торчит, надо всю юридическую базу посмотреть и решить этот вопрос.
Из завершенного, полагаю, 28-я школа и моя заслуга, в том смысле, что от меня он узнал о проблеме острой нехватки мест для первоклашек в центре, потому что дочка в тот год шла в школу. Он спросил: "в пятую, конечно?". Я говорю, нет, в третью. "А почему в третью?". Я стала объяснять, что ждала 28-ю школу, которую никак не могут достроить, а теперь методом исключения решила отдать в третью школу. Он больше ничего не сказал, а через три дня поехал в 28-ю школу с прорабами. Посмотрел, походил и спрашивает: "если вам дадут финансирование, то сколько его надо, и если работать, не покладая рук, когда ее можно сдать?". Был июнь, и прораб сказал, что надо 40 миллионов и к новому году школа будет готова.
Тамерлан Кимович до вечера думал, а потом спрашивает: а если всем миром навалиться, то получится к первому сентября? Спросили у министра строительства Казбека Ализова, и он сказал "это невозможно, но я люблю невыполнимые задачи". "Я тоже люблю невыполнимые задачи!", — сказал Агузаров. И все, они начали строить даже при свете фар по ночам. Все местные жители знали, что ночью на стройке можно встретить главу в кепке. Школу построили за два месяца и 15 миллионов рублей. А теперь к нам переводят 27 школу, которую собираются целый год ремонтировать. Видимо, сделать этот ремонт за лето, чтобы не пострадала агузаровская школа, — это невыполнимая задача. И это обидно.
То же самое, кстати, было и с филармонией — услышал, поехал туда, начал делать.
Агузаров говорил о том, что землю надо отдать тем, кто на ней работает
У Тамерлана Кимовича было несколько магистральных идей, например, "Электроцинк" он собирался закрывать через референдум.
Начал реформировать здравоохранение. Говорил, что никто, кто ворует на здоровье пациентов, работать не будет, и сразу поменял восемь главврачей, уговорил стать главврачами Казбека Зураева и Анатолия Саламова, назначил Мэри Томаеву, попросил вернуться в Осетию Роланда Уртаева. А потом всех "агузаровских" главврачей сняли и поставили других. Та оптимизация, которая планировалась, сейчас делается наоборот. Если бы гемодиализ остался государственным, то это стало бы "золотым дном" для больницы, она бы стала не просто самоокупаемой, а могла бы прибыль получать и все время развиваться. Для этого надо было найти деньги, чтобы гемодиализ больница запустила сама. Агузарова уговаривали его отдать в частные руки, это было самым простым решением проблемы, но он этого упорно не хотел.
Еще у него была нереально прекрасная, романтично-утопичная идея. Он говорил о том, что землю надо отдать тем, кто на ней работает, и если каждый житель села будет иметь землю, на которой сможет работать, то будет процветать, и люди начнут возвращаться в села. И республика превратится в цветущий сад в прямом смысле слова. Он это говорил с выкладками, цифрами, четко знал, что и как делать. Помнишь, первое его выступление началось с упоминания "латифундистов"? Вот с них он и собирался начать. Чтобы люди могли работать не на них, а на себя.
Со мной рядом остались только те, кто со мной с детства
У меня всю жизнь была проблема отметить день рождения. За 45 лет своей жизни я ни разу не отметила день рождения так, как положено, потому что всегда понимала, что, если отмечать официально, то надо приглашать всех, кого надо приглашать, а это бы получилась маленькая свадьба. Для этого у меня не было возможности и, по большому счету, желания. Слишком разные компании, разные люди… Поэтому я всегда запасалась пирожными и шампанским, и кто приходил, тот приходил, и так было всегда. В прошлом году, и в этом тоже, у меня был совершенно чудесный день рождения, потому что со мной рядом остались только те, кто со мной с детства — школьные и институтские друзья, те, кто появился чуть позже — комфортный круг, и этих людей все равно много. Это те люди, в которых разочароваться уже невозможно. Отвалилась практически вся профессиональная среда. Я всех людей, которые оказались конформистами, понимаю, эта фраза "мне семью кормить надо", которая звучит и от мужчин, и от женщин самого разного статуса, на самом деле, важная причина. Я позволила себе роскошь быть последовательной в своей позиции. Ну да — платить за это приходится дорого. И, наверное, единственное, чего я боюсь, что мои оппоненты опустятся до сведения счетов, используя детей. Но, с другой стороны, что они могут сделать — выгнать мою дочь из 28 школы? Так вот незадача, она отличница.
Я начала слушать и слышать классическую музыку благодаря дочери
У меня вообще нет слуха, причем настолько, что я даже осетинские танцы танцевать не могу, не слышу ритм. А у моей дочки, как говорят педагоги, слух практически идеальный. Она занимается музыкой и,
когда я смотрю как она играет, то понимаю, что не знать музыкальную классику, это как не читать книг — в твоей реальности просто нет важного пазла, без которого восприятие жизни неполноценно.
Когда тебе хорошо или плохо, ты можешь сесть за фортепиано и сыграть это.
Я всегда считала, что водить ребенка на музыку это наказание, но спасибо Алине Кокаевой, это она настояла, чтобы я отдала Белку на музыку. Я повела ее к Ацамазу Макоеву, и тогда она впервые села за фортепиано. Ацамаз подложил ей под попу два собрания нот классиков и разрешил тронуть клавиши. Маэстро пообещал, когда она вырастет, сочинить с ней вместе кошачий вальс, и стал для нее волшебником.
Я начала читать в пять лет
Мне всегда хотелось быть врачом. Мама мне выжимала из граната сок "как будто кровь", и я брала у кукол анализы. А еще у нас дома в шкафу лежала железная коробочка со шприцами, в которой раньше их кипятили, и как только мама уходила на работу, я ее сразу доставала и играла.
Моя первая книжка — "Нартские сказания", та, старая, с гравюрами, проложенными пергаментной бумагой, которую я сама начала читать в пять лет. Начинали мне ее по вечерам читать то мама, то папа, по очереди, а в один вечер они отказались мне ее читать. Сейчас, будучи взрослой, я понимаю, скорее всего, это называлось "нет, ты ей почитай".
Я осталась наедине с этой книгой, а там был крупный шрифт, и мне так безумно хотелось узнать, что там дальше, что я начала читать сама и поняла, что чудо — читается и мне уже никто не нужен. Потом пришел папа и сказал, давай буду читать, а я ответила, что мне уже не надо, я сама читаю.
Я очень любила книги про животных, у нас рядом была библиотека, я ходила туда за книгами, меня так хорошо знали, что запускали в хранилище и давали копаться самой, и я перечитала там все книги про животных. Когда приехал внук Валентина Бианки и взялся меня "парафинить", мне было очень обидно — его дед же кумир моего детства! И когда я писала статью про этого самого внука Бианки, то залезла в его книги название статьи поискать, и когда нашла все эти книжки с рассказами, то на целый вечер "зависла" и все перечитала.
Всех девушек, которые флиртовали с Черчесовым, он очень нелюбезно отправлял учиться
Все наши преподаватели по зарубежной литературе были прекрасны — и Тамара Ивановна Гобети и Блажко, и Алан Георгиевич Черчесов.
Алан Георгиевич вел у нас семинар по зарубежной литературе. Тогда он был очень молодой и только приехал из аспирантуры. Всех девушек, которые с ним флиртовали, а это было 99 процентов курса, он очень нелюбезно отправлял учиться. Заслужить его похвалу было крайне сложно и очень почетно.
Я с ним не флиртовала, боялась, хотя мне, конечно, хотелось, но, я, как человек мыслящий, понимала, что дорога к его сердцу идет через библиотеку. И это был правильный расчет.
Я считаю, что те, кто говорит, что читать Черчесова легко — либо его не читали, либо играют в интеллектуальность. Черчесова нелегко читать, чтобы прочитать его, надо долго вчитываться в каждую страницу. Практически любую книгу я читаю по диагонали, очень мало тех книг, которые по диагонали не читаются, вот Черчесов — не читается.
Я считаю, что тем студентам, в жизни которых был Черчесов, очень повезло.
Я прошла, а на спине у меня был вырез, и она сказала "стой"
На третьем курсе у меня была практика у знаменитой Валентины Тимофеевны Бязровой. Вот тогда, наверное, и был первый раз, когда я поняла, что не могу существовать в непонятной мне системе. Представляешь, попытаться сломать систему у Бязровой?
Детям, которые выпустились у Валентины Тимофеевны, по идее, нужно сразу давать диплом филфака, потому что она могла за школьный курс вложить в их головы всю вузовскую программу, они писали нереальные сочинения, они знали по литературе все, что мы проходили в институте.
К моменту, когда она заходила в кабинет, все должны были стоять, учебники лежать, сумки висеть и мухи не летать. И если что-то из этого не случалось, она строила "отряд" заново. И я, практикантка, приходила после нее в класс. После третьего раза она меня выгнала и сказала не ходить, потому что все равно у меня ничего не получится. Сначала ей не нравилась моя одежда, потому что это были либо брюки, либо юбки неправильного фасона. В результате, я пришла в каком-то правильном платье, на входе она меня осмотрела и сказала: "проходи". Я прошла, а на спине у меня был вырез, и она сказала "стой". Потом я взяла у сестры правильную юбку в складочку и проходила всю практику в ней. А когда практика закончилась, она меня посадила и сказала, что сперва подумала, что я над ней специально издеваюсь, но потом поняла, что я просто "33 несчастья" и "поставила" практику.
Первая статья у меня была в газете "Северная Осетия" про борьбу с амброзией
Я закончила институт в 90-годы, когда отменили распределение, не было работы, нечего было есть и вообще было страшно.
Я хотела заниматься наукой: семиотикой или нейролингвистикой, но уехать в Москву было нереально, потому что мне пришлось бы как Ломоносову идти туда пешком. Я немного преподавала на кафедре, "культуру речи" курсу Соса Плиева, были еще какие-то подработки, а потом я вышла замуж, у меня родился ребенок и как раз случился дефолт. Когда я попала в роддом, памперс стоил пять рублей, а когда выходила — 30.
Наступили тяжелые времена для всех, в том числе, и для моей семьи, и надо было работать, просто чтобы выжить. Этот период длился очень долго и длится в какой-то степени до сих пор. Мне часто не верят, когда я говорю, что работаю из-за зарплаты, а не для того, чтобы тусить или бороться с режимом. И я всегда говорила, что если бы в детском саду платили столько же, сколько в журналистике, я бы пошла с радостью в сад.
Первая статья у меня была в газете Северная Осетия про борьбу с амброзией.
"Ты скажи, а мы тебя поддержим"
У нас была чудесная школа журналистики в издательстве "Народы Кавказа". Нас кидали в профессию — ты приходил, и еще ничего не умел, а тебе говорили: "садись, будешь редактором, газету надо завтра выпустить", и человек садился и либо выпускал, либо нет. Когда я пришла туда работать, компьютер я умела только включать, а должна была в электронном виде собрать газету, написать всю ее, но самым страшным было перекинуть материал с диска "С" на диск "А". Компьютерщики мне писали схему: "нажать это, выбрать то", и если они какой-то ход пропускали, то у меня случался ступор. Периодически компьютерщики развлекались и мои бумажки исчезали. Со временем, газета "Вся Осетия", которую я начала делать с нуля, стала хорошо зарабатывать, появилась реклама, вырос тираж, а наши зарплаты оставались маленькими, и тогда наш дружный коллектив предложил пойти к начальству с просьбой о повышении зарплаты. Тогда у меня случился в жизни первый опыт "ты скажи, а мы тебя поддержим".
Я сказала… и через пару дней осталась без работы.
Когда человек начинает думать о социальных проблемах, тем более, о политике?
Тогда я не особо писала на острые темы. Мне кажется, что когда девочка в 20 лет начинает писать про политику и вскрывать язвы общества, это нездорово. Когда человек начинает думать о социальных проблемах, тем более, о политике? Когда что-то пережил, испытал, когда походил за "детскими", пожил впроголодь, когда столкнулся с несправедливостью. Это такая же эволюция, как и в любой другой профессии. Сначала ты хочешь быть журналистом и писать о культуре, потом о городе, потом начинаешь понимать, что есть проблемы и получается эти проблемы поднимать, потом ты начинаешь думать о том, как их решать и… на этом этапе многие журналисты переходят в благотворительность. На мой взгляд, благотворительность — это следующая ступенька журналистики. А после благотворительности, также естественно переходишь в политику, потому что, занимаясь благотворительностью, ты подменяешь государство, которое не работает. В какой-то момент оставаться в благотворительности становится нечестным, потому что ты понимаешь, что умеешь вышибать слезу, знаешь, на какие чувства надавить, у кого попросить денег. И еще ты слишком хорошо знаешь, почему дети умирают без нужных лекарств и тех врачей, которые могли бы их спасти.
Пока ты искренне занимаешься благотворительностью, имеешь право этим заниматься, но в тот момент, когда ты начинаешь эксплуатировать свои способности, это уже нечестно.
Так же и в журналистике: пока ты искренне влюбляешься в людей, с которыми делаешь интервью, и поэтому они получаются такие замечательные, это нормально, это ты. Но в тот момент, когда ты начнешь своими способностями пользоваться для того, чтобы из негодяя сделать хорошего человека, то в этот момент ты перестанешь быть журналистом.
В какой-то момент радость от того, что ты помог спасти одного ребенка, переходит в злобное чувство беспомощности
Благотворительность нужна, но она не должна подменять институты государства.
В какой-то момент радость от того, что ты помог спасти одного ребенка, переходит в злобное чувство беспомощности, оттого что ты понимаешь, что таких детей много и, спасая одного, ты совершаешь несправедливость по отношению к другим.
Весь мой опыт говорит о том, что просят обычно не те, кому больше всех надо. Кому надо, тихо умирают в своих халупах.
Очень плохо сегодня спасти человека, а завтра не протянуть ему руку со словами "мы вам уже помогали".
Надо создавать возможности лечиться здесь. Детская онкология вылечивается на 80 процентов, но после нужно долго восстанавливаться. Как правило, если ребенок заболел, то родители бросают работу, потому что в Москве надо жить месяцами и денег хватает, в среднем, на год — за это время все кредиты, сбережения и взятые в долг у родственников деньги заканчиваются, а ребенок идет на поправку… вот тут и нужна благотворительная помощь.
Я не знаю, почему дети болеют, но знаю, что случиться это может с каждым. Никто не застрахован, все истории наших больных детей начинались одной фразой: "он был совершенно здоровый ребенок".
Ты спрашивала, откуда у меня берутся силы, но это не силы, а фатализм
Ты спрашивала, откуда у меня берутся силы, но это не силы, а фатализм. Сначала, я 10 лет работала в новостной журналистике, и все теракты пришлись на мою работу, начиная от взрыва госпиталя в Моздоке, заканчивая взрывом маршрутки на "Дружбе" и всеми судами над террористами. Когда ты в эти истории вникаешь, то понимаешь, что человек ехал на учебу, лежал в больнице, шел в школу 1 сентября и вдруг с ним это случилось. А сколько историй, что человек не должен был быть там, а оказался, или наоборот. И ты со всей очевидностью понимаешь: от тебя ничего не зависит, если суждено тебе оказаться в этом месте, то ты окажешься.
Мне очень легко сегодня перестать писать. У меня нет цели, нет обязательств, мне не приносит это денег. Это только истощает мои внутренние ресурсы и, вообще, мне все это не нравится, но я понимаю, что если я замолчу, то эти люди решат, что они победили. Я просто не хочу, чтобы меня сломали. И здесь должен звучать "Ундервуд": "дороги, которые выбираем мы, не всегда выбирают нас"… Я верю в судьбу. Никогда ничего в своей жизни не планировала — разве что всегда хотела пятерых детей и собаку. И еще жить в горах и написать детскую книжку. Но видишь: живу во Владикавказе, детей у меня двое, кота пришлось отдать, и пишу я совсем не для малышей. Я попыталась уйти в сторону — мне не дали. Значит, пока надо, чтобы кто-то писал правду, и этот кто-то — я. "Это судьба, ла-ла-ла-ла"…
