Шестого января 91-го я стоял в толпе наших перед "Детским миром" и смотрел на грузинских милиционеров. Их уже было много, а автобусы с серошинельными все прибывали.
Ровесники моего отца были в недоумении и угрюмо молчали, зато мальчишки в предвкушении "войны не понарошку" были возбуждены и, не скрывая радости, подзадоривали друг друга: гляди-ка, вон еще автобусы едут! А вон еще колонна! Да не туда смотришь, болван! Их здесь миллион! Зачем они приехали сюда? Ха-ха, а ты не догадываешься? За смертью! Видишь? Что это? Кваисинские гранаты с коротким фитилем! У меня тоже есть парочка, и фитиля почти не видно. Так она же в руке у тебя взорвется, дурак! Взорвется там где надо, сам увидишь! Давай начнем тогда, а? Погоди, пусть сначала наши разойдутся, а то всех угробим!
Густой бас за моей спиной предложил кому-то поставить два пулемета на крыше "Детского мира" и расстрелять всю эту сволочь.
‒ Надо подождать, ‒ возразил басу баритон. ‒ К вечеру еще будут три винтовки.
‒ Зачем нам ржавые винтовки, когда есть пулеметы? У нас больше не будет такого шанса…
‒ Не пори горячку, надо все обдумать.
‒ А чего тут думать, мы ведь ещё можем с крыши гранаты кидать прямо в гущу легавых. Представляешь, сколько будет трупов?
От таких разговоров мне стало нехорошо, хотелось удрать подальше и никогда не возвращаться в этот город. Я уже начал выбираться из толпы, как вдруг кто-то взял меня за локоть, я обернулся и увидел Ацамаза.
Я познакомился с ним на сборищах "Адамон Ныхаса", куда он, как и я, приходил чуть ли не каждый день послушать наших лидеров. Мы оба были в восторге от их выступлений и после заседаний вместе выходили из "конюшни" (так называлось здание "Адамон Ныхас") и долго еще говорили на разные патриотические темы.
Аца выглядел взрослым, старше меня, двадцатидвухлетнего парня, он говорил, что войны не избежать и что надо вооружаться. Я кивал, но в глубине души надеялся, что это безумие скоро закончится: Горбачев одумается и вернет все на круги своя; он постареет и, как Брежнев, будет засыпать на своих выступлениях во время партийных съездов. Ну не может же в самом деле вмиг рухнуть такая огромная держава? Я сдружился с Ацамазом, но, узнав, что он учится только в восьмом классе, стал избегать его.
Он заметил это и при встрече презрительно отворачивался, и мне очень хотелось побить этого дерзкого мальчишку, но, с другой стороны, я боялся его больших кулаков. Однажды я увидел, как он дрался с каким-то подвыпившим патриотом во дворе "конюшни". Ацамаз повалил своего противника, бывшего десантника, на тротуар и молотил его сверху кулаками, а патриот всхлипывал под ним и грозился отрезать ему башку.
После этой драки я стал остерегаться Ацамаза и совсем перестал посещать заседания "Адамон Ныхас".
Я небрежно кивнул Ацамазу и сделал вид, что очень спешу. Но Ацамаз сжал мою руку так, что мне захотелось врезать ему промеж ног.
‒ Слушай, ‒ зашептал Ацамаз, ‒ пошли в "Адамон Ныхас", там, наверное, оружие раздают, надо быстрей туда добраться, а то нам ничего не достанется!
‒ Ты спятил! ‒ сказал я, вырывая из тисков свою руку. ‒ Как ты пройдешь через ментов? Они вон с автоматами и собаками стоят!
‒ Струсил? ‒ засмеялся Ацамаз. ‒ Ну и вали, чмо, я с тобой еще разберусь.
Я полез в карман за складным ножом и в бешенстве сжал рукоять. Но тут в голову пришла мысль, что Ацамаз испытывает меня, просто берет на понт.
‒ Ладно, пошли, ‒ сказал я решительно.
Ацамаз просиял и бросился обнимать меня:
‒ Я всегда знал, что на тебя можно положиться.
Мы выбрались из толпы наших и пошли к ментам, они настороженно следили за нами. Надежды пробраться к "конюшне", где наши якобы раздавали оружие, не было никакой. И все-таки я топал вперед вместе с Ацамазом, хотя мне ужасно хотелось повернуть назад и скрыться в толпе наших. Но почему-то страшнее было облажаться перед этим малолеткой.
Первый ряд милиционеров пропустил нас, во втором послышался грузинский мат, в третьем менты кинулись на нас, скрутили и обыскали. Какой-то тощий, явно под кайфом мент вытащил из моего кармана нож, и я совсем не удивился посыпавшимся ударам. Грузины били нас прикладами автоматов, рукоятками пистолетов и просто ногами. Я как футбольный мяч летал от сапога к ботинку и уже не чувствовал боли, хотя ужасно боялся смерти, которая, я знал, была где-то рядом, и ждал ее появления с минуту на минуту.
Ацамаза тоже месили, поначалу он только плакал, но, смекнув, что нам отсюда уже не вырваться, стал кричать:
‒ Отпустите нас, мы одноклассники, идем в школу на елку!
Документов у меня при себе не было, выглядел я как мальчик, поэтому я тоже стал просить отпустить меня домой к больной маме. Милиционеры остановились, только тощий мент все еще колотил меня по голове рукояткой сжатого в руке ножа, и теплые струйки стекали во вспухшие глаза, и сквозь узкие щелки я увидел, что тротуар подо мной был весь красный от крови.
Я вспомнил, как отец с соседями резал свинью под Новый год, и она визжала и старалась вырваться, хотя из раны на шее бил темно-красный парной ключ. Тогда, глядя на нее, я думал, что, если бы отец отпустил ее, сколько бы она еще прожила с перерезанным горлом?
Один из милиционеров с погонами капитана спросил меня, в каком классе я учусь.
‒ В восьмом, ‒ ответил я, вспомнив, что Ацамаз тоже восьмиклассник.
‒ Эй, ‒ обратился он к тощему, ‒ прекрати, они же дети, мать их! Давайте обоих за мной!
Сподручные капитана пинками погнали нас сквозь серую толпу милиционеров, и по дороге каждый из них норовил врезать. Но я уже ничему не удивлялся, просто очень устал, и я вспомнил про бас и баритон, и мне захотелось, чтоб они поскорей поставили свои пулемёты на крыше "Детского мира" и открыли огонь. Пусть пули попадут и в меня, зато перед смертью я увижу трупы этих гнусных тварей.
Нас пригнали к зданию МВД, оцепленному солдатами внутренних войск СССР. Они были в бронежилетах, касках, с автоматами и дубинками, и, на наше счастье, среди них оказались осетины, и они остановили нас. Один из них спросил на североосетинским диалекте, что мы такого натворили.
‒ Ничего мы не сделали, ‒ всхлипнул Ацамаз. ‒ Мы просто школьники, хотели попасть на елку, а нас схватили и сейчас, наверное, расстреляют.
‒ Вы точно никого не убили и у вас не было оружия? ‒ допытывался солдат.
‒ Разве мы похожи на убийц? ‒ сказал я, пытаясь разглядеть сочувствующего.
‒ Отпустите детей, мать вашу! ‒ возмущенно крикнул милиционерам солдат, который заговорил с нами. Легавые просто офигели от неожиданности.
‒ Они преступники! ‒ крикнул тощий мент и торжествующе поднял над головой мой складной нож.
Один из наших заступников выскочил из цепи и ударил тощего мента дубинкой по лицу, тот упал и как бешеный вцепился зубами в сапог солдата, а сверху на него сыпались удары.
На шум из здания МВД вышел новый комендант города и, узнав, что мы всего лишь школьники, приказал отпустить нас…
Где-то через неделю я узнал о гибели Ацамаза. Его убили вместе с Шапито, двенадцатилетним мальчиком. Говорили, что грузинские милиционеры в упор расстреляли мальчиков в здании мехзавода, что напротив психушки, на набережной.
