"С желанием воровать, возникшим однажды в детстве у моего сына, я покончила при помощи фамильной плетки — раз и навсегда! — сказала как-то бабушка, и призадумавшись добавила, — он ведь никогда, никого и ничего не боялся, и если бы я ему позволила, смог бы украсть луну с неба, не то, что все деньги мира".
И таким образом решительно провела черту между смелостью и честностью, дерзостью и честью. Подразумевая, что одно без другого бессмысленно и бесплодно.
Отец был маленьким мальчишкой, и согласно позорной истории, украденные дома деньги тратил вместе с двоюродным братом. Целый долгий летний день ходили они по Сталиниру и на ворованные деньги покупали мороженное, запивали его газировкой и заедали конфетами. Снова покупали мороженное, пили газировку и снова ели конфеты.
Вечером, который неизбежно наступает в конце даже самого длинного дня, они шли домой долгой дорогой, петляя по темным улочкам. Скучно, через силу, дожевывая конфеты из бумажного пакетика и предчувствуя расправу.
О! Бабу, как любая осетинская женщина, лелеяла мечты, что сыновья вырастут великими людьми и прославятся далеко за пределами Сталинира, и она будет скромно принимать поздравления от соседок и родственниц по случаю их успехов.
Но она знала, что все пойдет не так, если будут нарушены веками установленные в ее обществе, в ее семье правила. Никакая слава и никакой успех не смоют позора. Что люди скажут? А от них ничего не скроешь, ничего! "Народ все знает и видит", — твердила она не раз.
Дома у провинившихся отобрали конфеты и оставшиеся деньги, а затем подвергли наказанию. Дед был в командировке, и наказание сына и племянника бабу взяла на себя. После каждого нового удара плетью она спрашивала отца: "Искуы ма афтæ бакандзынæ?" (Еще когда-нибудь в жизни украдешь?) Воспитанный на партизанских книгах, он держался и молчал, но бабу была беспощадна, и вор сломался: обещание было дано и вовек не было нарушено.
Многие женщины в Осетии еще не забыли, как воспитать сына смелым, но запамятовали как воспитать его честным. Как-то эта необходимость ухнула в безымянную пропасть. Жадные до успеха детей матери готовы отправить их любыми дорогами в края, где улицы вымощены золотыми булыжниками. Почтительно замирая на куывдах в присутствии богатых воров и преступников, они учат своих мальчиков желать такого же почтения себе, с детства, с колыбели. А девочек… Ну это уже другая история.
Позже, десятилетия спустя, отец станет министром, и бабу во время войны будет выслушивать в длинной очереди за хлебом рассказы о его святости в отношении простых людей. Она будет молчать, скромно делая вид, что не знает о ком идет речь. Вспоминала ли она о фамильной плети в тех очередях? Кто знает. Бабу всегда мыслила эпохально, глубже и интереснее, чем мы могли предугадать.
А еще спустя немного времени, когда война закончится, вновь захватившие власть, пришлют к отцу проверяющего с установкой найти растраты. Следователь, проверяя документацию, разведет руками и скажет сакраментальную фразу: "Этому министру надо поставить памятник за честность".
Не удастся одновременно сплясать на этом свете с бесами, а на том — с ангелами, говорят святые. Куда делся аскетизм свойственный нашему народу? Кто-то ввел в моду потолочную лепнину в сельских домах, хрустальные люстры и ламбрекены в хрущевках, мраморные полы в трехэтажных особняках, бриллиантовые серьги и норковые шубы на похоронах. Кто-то сделал стяжание нормой, и мы встали на путь преодоления себя ради наживы. Будто оказались на чуждых нам обильных поминках, на которых все несут и несут блюда и закуски. Словно покойник не умер, а удачно женился. И в кривых зеркалах теперь отражаются женщины, позабывшие, что пояс однажды надетый на свадьбу, должен сойтись на талии и в самом конце пути, да мужчины, утопившие достоинство в тарелках с жирной подливой. Ком грязи, в который мы вляпались, все нарастает, и вместе с ним несемся мы в темное ничто.
Тем далеким теплым вечером бабу фамильной плеткой не просто наказала провинившегося, а безжалостно нарисовала судьбу не одного поколения своей семьи. Пройдя с честью годы, когда воровство было чуть ли не единственным способом выжить, ее дети ни разу не прибегнули к нему. И ничего, никто не умер от голода, никто не пошел по миру с протянутой рукой. Отец по сей день живет на скромную зп и пенсию преподавателя, лишая свою семью определенных излишеств, спокойно пережив насмешки воров, купивших себе научные степени, чиновничьи должности и статусные атрибуты.
Но речь не о бабу и не об отце, это лишь фамильная история, у осетин их множество. Речь о том, что нельзя быть потомками народа, у которого не было ничего выше законов чести и одновременно делать вседозволенность главным жизненным принципом. О том, что нет сил наблюдать, как эти самые потомки увязли в самолюбовании, лизоблюдстве, чревоугодии и желании протащить богатства всего мира через маленькую дверь своего хадзара. Неужели наши старики желали нам такого будущего?
О том, что за каждым ворюгой в Осетии стоит тень матери, которая не воспользовалась однажды фамильной плетью. Потому что никто не берется из ниоткуда, каждый имеет свое начало и свое продолжение.
