Светает. Вечно серое небо и город, растерявший свой блеск. Черные ветви деревьев, отяжелевшие от снега, сплетаются гордиевым узлом в предчувствии горя. Выстрел. Стая ворон срывается с места, и давящая тишина беспросветного утра разорвана их воплями. Воплями о прерванной жизни. Свинцовые небеса Петербурга опрокидываются снежным вихрем, заметая следы крови у Черной речки. Саудон — сау бон… (черная река, черный день).
8 февраля 1837 года. Дуэль. Пушкин и Дантес. История прерванного величия. Величия с прекрасным чувством юмора. Чего только стоит надпись "Здесь был Пушкин" на Чугунном мосту во Владикавказе. Или как он притворялся чертом, пугая женщин и детей там же. Путевые заметки о прекрасной природе Осетии, и чуть менее лестные отзывы о ее жителях.
"Утром, проезжая мимо Казбека, увидел я чудное зрелище, — писал Пушкин об Осетии в "Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года". — Белые, оборванные тучи перетягивались через вершину горы и уединенный монастырь, озаренный лучами солнца, казалось, плавал в воздухе, несомый облаками. Бешеная балка также явилась мне во всем своем величии: овраг, наполнившийся дождевыми водами, превосходил в своей свирепости самый Терек, тут же грозно ревевший. Берега были растерзаны; огромные камни сдвинуты были с места и загромождали поток. Множество осетинцев разрабатывали дорогу. Я переправился благополучно. Наконец я выехал из тесного ущелия на раздолие широких равнин Большой Кабарды. Во Владикавказе нашел я Д<орохова> и П<ущина>. Оба ехали на воды, лечиться от ран, полученных имя в нынешние походы. У П<ущина> на столе нашел я русские журналы. Первая статья мне попавшаяся была разбор одного из моих сочинений. В ней всячески бранили меня и мои стихи. Я стал читать ее вслух. П<ущин> остановил меня, требуя, чтоб я читал с большим мимическим искусством. Надобно знать, что разбор был украшен обыкновенными затеями нашей критики: это был разговор между дьячком, просвирней, и корректором типографии, Здравомыслом этой маленькой комедии. Требование П<ущи>на показалось мне так забавно, что досада, произведенная на меня чтением журнальной статьи, совершенно исчезла, и мы расхохотались от чистого сердца. Таково было мне первое приветствие в любезном отечестве".
Такой вот настоящий Пушкин. Мне хочется видеть его Александром. Никак не Сашей, конечно, это было бы слишком даже для меня. Но и не Александр Сергеевичем, подавляющим своей незарастающей тропой. Человеком, который, конечно же, написал "Онегина", "Чего же боле? ", но и человеком, который написал:
"В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что <*опа> есть".
И печаль моя бесконечна от того, что умный-разумный, и самое главное с чувством юмора, человек взял и не отшутился от Дантеса. Ведь сам же писал: "Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага"… А тут! Хотя, конечно просто сидеть у себя в XXI веке и набирать на ноутбуке рассуждения о том, почему да как… А там XIX век. Зима. Серо. Хождение друзей и недругов. Перешептывания за спиной. А Вам всего лишь 37. Дуэль! Конечно же, дуэль! Давножданная светом…
Выстрел. Причастие. Смерть. И век за веком бесконечная тягость вечного величия.
Проблема выбора. Дуэль Пушкина трогает сердце именно этим. Тем, что всегда есть выбор — ценить мнение собственное или толпы. Все просто. Была б Наталья — его "Мадонна" — чуть мудрее, посадила бы на осла (чуть не исправила на коня, а потом думаю Христос в Иерусалим въехал на ослице, значит, и Пушкину не зазорно) задом наперед и пустила по улицам Петербурга. И на третий день бы все забыли, что осуждали его. А Пушкин бы расхохотался от всего сердца… И смерть была бы попрана. А ведь у Шатаны, проделавшей это с Урузмагом, было больше причин бояться осуждения суровых нартов, чем Наталье высокосветских сплетен, но, однако ж…
Как часто, боясь показаться "иным", мы идем наперекор себе… Выбираем пистолеты. Выбираем секундантов. Намечаем место. И получаем жизнь по лекалам чужих, зачастую равнодушных к нашей судьбе, людей. Тех, что, перефразируя Лермонтова, для потехи раздувают чуть затаившийся пожар. Такой вот урок дуэли Пушкина. Не бояться быть собой, быть смешным в глазах посторонних. Даже если они очень настаивают на том, что так не принято. Не им жить Вашу жизнь, не им писать за Вас стихи, не им любить Вашей любовью и не им плакать Вашими слезами. Ценность нашей хрупкой жизни, зачастую, именно вот в этом здоровом смехе, которым расхохотался Пушкин, возвратившись из Арзрума.
"Многие меня поносят
И теперь, пожалуй, спросят:
Глупо так зачем шучу?
Что за дело им? Хочу".
— Тоже Пушкин А.С.
