ЦХИНВАЛ, 5 дек — Sputnik, Андрей Тадтаев. "Пусть никто не думает, что это был суд над пятью осетинскими юношами. Нет! Это был суд над всем народом, это было гнусное проявление шовинизма, процесс над борьбой против рабского ярма возродившейся в XX веке инквизиции…".
Так писал Владимир Ванеев в своей автобиографической книге "Белые облака на черном небосклоне" о борьбе осетинской подпольной организации "Растдзинад" (Справедливость) за право своего народа говорить на родном языке.
Единственную подпольную организацию, которая в сталинские времена осмелилась выступить против ущемления национальных прав осетин, создали молодые ребята, еще не окончившие школу. Школу, где отменили осетинский язык и алфавит и ввели обучение на грузинском.
На грузинский язык вынудили перейти не только школы. Вместо латиницы, которой до 40-х годов прошлого века пользовались осетины, им навязали даже не кириллицу, а чуждый грузинский алфавит. То, что не получилось в 20-х годах во время похода на Южную Осетию грузинских меньшевиков, два десятилетия спустя грузинские же коммунисты решили провернуть с помощью Москвы, где безраздельно властвовал человек, которого и сейчас многие в Осетии считают безоговорочным авторитетом и "своим".
Грузины, впрочем, тоже считали Сталина одной с ними крови и, похоже, у них для этого больше оснований. Он разделил осетинский народ, отдал южную его часть Грузии, упразднил осетинский алфавит, но не тронул грузинский и даже навязал его осетинам. Возражения вроде "он не знал, грузины его использовали" мог бы привести и сам молодой Ванеев, тогда он искренне в это верил, поэтому участники "Растдзинад" и решили обратить внимание Центра (читай "отца народов") на самоуправство Тбилиси. При этом Ванеев и его товарищи прекрасно понимали, чем грозит им расклеивание по Цхинвалу написанных от руки прокламаций.
"Они, конечно, соблюдали какую-то осторожность, но не могли себе представить, с каким отлаженным, профессиональным механизмом по выявлению инакомыслия, "врагов народа" им придется столкнуться. Ведь это были молодые ребята, у них не было никакого опыта конспирации, подпольной деятельности. А учитывая, сколько у этой машины было добровольных помощников, всяких "сексотов" среди самих осетин, ребята были обречены", — рассказывает друживший с Ванеевым югоосетинский политик Вячеслав Гобозов.
По его словам, удивительно, что Ванеев и его товарищи были арестованы только через два года после создания группы, и им удалось дважды расклеить по Цхинвалу свои прокламации.
"Даже задавленное этой тоталитарной машиной население понимало, насколько губительно для народа это наступление на осетинский язык, грузинизация. Я думаю, что Ванеева и его соратников поддерживали не только простые люди, им наверняка сочувствовали и чиновники различного уровня, но тайно, в открытую высказаться не смели. Но были и такие, кто с огромным удовольствием донес, осудил и так далее", — говорит Гобозов.
Система сознавала, продолжает он, что даже эта маленькая неопытная группа представляла для нее угрозу. Пятеро молодых ребят, конечно, не могли устроить революцию, свергнуть режим, да целей себе таких не ставили, но система усматривала угрозу даже просто в высказываниях в защиту своего языка. Поэтому она наказала их "по полной", им дали максимальные сроки заключения.
Решающую роль в расправе над ними сыграла не столько репрессивная машина советского режима, сколько грузинский национализм.
"Грузинский национализм тогда использовал в своих интересах советскую систему. И чем бы он не прикрывался, — советской или меньшевистской риторикой — это была постоянная константа грузинской политики во все времена", — подчеркнул Гобозов.
Поэтому грузинская партийная верхушка расправилась с ними не как с людьми, позволившим себе встать на антисоветские позиции, а как с осетинами, которые посмели выступить в защиту своего языка. Тем более, что у этих ребят, в общем-то, не было антисоветских или антикоммунистических взглядов. Более того, в то время они были достаточно убежденными комсомольцами и не видели альтернативы коммунизму. И опирались они на сталинскую национальную политику, которая допускала, что каждая нация, даже малая, имеет право на свой язык и национальное образование.
Ванеева и его соратников — Хазби Габуева, Леву Гассиева, Заура Джиоева и Георгия Бекоева — арестовали и осудили. Ванеева, как лидера группы, приговорили к 25 годам лагерей, остальным дали от восьми до десяти лет заключения.
"Это был хоть и геройский поступок, но он так и остался единичным и не стал неким началом формирования национальной политики, национального подъема. Другое дело, что машина этих людей не сломала, и когда начались перестроечные процессы, и речь шла уже о развале страны, они оказались в первых рядах национально-освободительной борьбы. Они продолжили дело, которое начали молодыми", — отмечает Гобозов.
Он уверен, что ни один из них не пожалел о том, что в те годы не побоялся встать на защиту своего народа и его культуры, и сделал бы это снова.
"Как говорил мне Владимир Ванеев, единственное, о чем он жалеет, это то, что деятельность их группы так быстро вскрылась. Он бы сделал больше, если бы у группы было больше времени", — сказал Гобозов.
Ванеев был "мотором" подпольной организации, инициатором расклеивания прокламаций. Однако сам писатель, уже в 90-х годах на просьбы журналистов рассказать о деятельности "Растдзинад", предпочитал говорить о своих товарищах, скромно умалчивая о своей роли лидера группы.
"К нему всегда обращались журналисты с просьбой рассказать о том, как действовала их подпольная группа, и у него это вызывало если не раздражение, то какое-то внутреннее беспокойство. Он не считал необходимым делать из себя героя. В таких случаях о своей роли он старался говорить поменьше, выставляя на передний план своих товарищей по молодежному движению протеста", — вспоминает журналист, главный редактор газеты "Южная Осетия" Роберт Кулумбегов.
Несмотря на разницу в возрасте и заслуги перед своим народом, Ванеев всегда был прост в общении, без апломба и претензий. Кулумбегову казалось, что он, как живой символ Осетии, должен и ходить по-другому и разговаривать особенно.
"Многие, которые в той или иной степени участвовали в национально-освободительном движении, даже косвенно, считают себя сегодня чуть ли не создателями Южной Осетии. А Лади всегда смущало, когда мы пытались поставить его в этот статус. Особенно это бывало заметно, когда отмечался день жертв политических репрессий, либо какой-либо национальный праздник Южной Осетии", — говорит он.
Кулумбегов уверен, что если действия "Растдзинад" и не изменили тогда ситуацию, то показали и центральным властям и грузинским националистам, что осетинский народ — не безмолвная масса, с которой можно не считаться.
"Если бы они тогда не высказались, то получилось бы, что осетинский народ — это безмолвная толпа, масса, которая не способна ничего сказать в защиту своего национального достоинства. А они сказали, громко, несмотря на угрозу репрессий. И не каждый на это осмеливался в те времена. Даже позже, уже после развала Советского Союза, когда Грузия уже не имела возможности влиять на наше общество, даже тогда людей, которые могли высказываться, не оглядываясь на власть, вышестоящее руководство, было очень мало", — говорит Кулумбегов.
По его мнению, "это был не только гражданский подвиг в общем понимании этого слова, а подвиг национального достоинства".
Молодого писателя арестовали в 1951 году, а суд уготовил ему провести четверть века в лагерях, где и гораздо меньшие сроки выдерживали далеко не все. Ванеев не раз писал письма в Москву, объясняя свою позицию и указывая на то, что вменяемые ему обвинения в контрреволюционной и даже террористической деятельности — это месть за вполне обоснованную реакцию на грузинское давление. Эти письма, конечно ничего не изменили, и Ванеев провел в заключении уже три года, когда смерть Сталина и последовавшая за ней реабилитация политических заключенных вернула ему свободу.
Однако до самого развала страны советов Ванеев был в числе "неблагонадежных". Вернувшись на родину, он встретил не только заслуженное уважение в народе, но и неусыпное внимание местных партийных властей, которые добросовестно следили, чтобы бытовые проблемы не давали молодому человеку времени и возможности "взяться за старое".
"Вернувшись домой, он снова поступил в пединститут и окончил его, но работать учителем ему не давали. И не только педагогом, вообще никем. Потому что такой был приказ из Тбилиси, и местные чиновники, которых назначали оттуда и которые боялись потерять свои теплые места, добросовестно этот приказ выполняли", — вспоминает вдова писателя Таурзат Гаглоева.
Несколько лет Ванеев фактически выживал, он не мог устроиться на работу, зарплаты его матери — 35 рублей в месяц — едва хватало им двоим на хлеб.
Ему все же удалось устроиться учителем начальных классов в сельскую школу, директор которой принял его на работу вопреки указанию областного отдела образования. Там же после института начала работать и Таурзат.
"Уже тогда он был в моем мировоззрении великим человеком. Уже тогда между нами зарождалось чувство. Вскоре мы расписались", — рассказывает она.
Потом у молодой семьи родился первенец, преподавать в село они уже не поехали, снова без работы, в небольшом доме Ванеева в Цхинвале, где в двух комнатушках жили еще мать писателя и его брат с семьей.
"Мы прожили вместе 52 года, и все эти годы, несмотря на трудности, я считала себя самым счастливым человеком в мире. Наша встреча, начало семейной жизни стали переломным моментом его жизни", — говорит Таурзат.
Судьба все-таки вознаградила Ванеева. Прежде всего, семейным счастьем. Сыновья, любимая супруга — они давали ему силы и оптимизм. Он прожил насыщенную и интересную жизнь, стал заслуженным деятелем науки Южной Осетии, лауреатом государственной премии имени Коста Хетагурова, членом Союза писателей, защитил кандидатскую диссертацию. Его не стало в апреле этого года на 85 году жизни. Он оставил большое литературное наследие, из которого издана лишь небольшая его часть.
