Заслуженный художник Южной и Северной Осетии Вадим Каджаев рассказал Виктории Осетинской о проблемах современного искусства, своем пути становления и планах на будущее.
— С чего началась тяга к рисованию и как получилось, что ты решил стать художником?
— По рассказам родителей, когда мне исполнился год, во время ритуала на афæдзы куывд, я потянулся к карандашу. Спустя некоторое время мы переехали на новую квартиру. Там были чисто заштукатуренные и выкрашенные стены. Уже тогда я начал на них рисовать. Чем старше я становился, тем выше к потолку поднимались рисунки. Моим соседом был художник Лаврентий Павлович Касоев. В то время соседи общались у нас очень тесно, не так, как сейчас. Мы к ним постоянно ходили в гости, они — к нам. Запах красок в его квартире уже тогда произвел на меня впечатление. До сих пор помню их запах. Сейчас есть всего несколько марок современных красок, которые источают такой резкий запах: окись хрома. Запах масла и пигмента — тот самый, что когда-то я учуял в мастерской.
— Как родители отнеслись к тому, что у сына тяга к изобразительному искусству?
— Это та ситуация, когда "чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало". Мой отец — актер. Поэтому моими первыми красками стал отцовский грим. Копался в его вещах, смотрю — коробка. Открыл, а там разного рода гримы — телесная пудра, румяна: палитра и маленькая кисточка. "О, ничего себе" — подумал я — "краски!", и пошел себе рисовать. Рисовать стал прямо на зеркале. Потом уже были рисунки на клеенках, которые я промазывал эмульсионной краской, оставшейся после ремонта, а затем рисовал всем подряд, даже углем. В Цхинвале стены до сих пор разрисованы.
— С чем связан переезд в Петербург? Почему не Москва?
— Академия художеств была моей давней детской мечтой. Я помню, как Лаврентий Павлович рисовал мелом на стенке нам схему Академии с высоты птичьего полета. И это стало моей мечтой с лицейских лет. Именно Петербург. Именно Академия художеств.
— Переезд оправдал ожидания молодого художника?
— В Цхинвале, чтобы ты не сделал, все тебя хвалили. По мнению окружающих, ты все умеешь. Когда я приехал сюда, у меня была уверенность, что у меня все получится, до меня не доходило, что это — иной уровень. Приехав в Академию, я попал в итальянский зал, где ежегодно проходят выставки учебных работ для абитуриентов, так сказать, чтобы наглядно продемонстрировать чему их будут учить. И вот когда я зашел в этот зал, я все понял. Понял, что я ничего не умею абсолютно. Даже экзамены сдавать не хотел. Но мама сказала: "Раз приехали, надо пробовать".
Допустили меня на экзамен. И я с треском провалился. Цхинвал — это периферия. Знаний, полученных там, было катастрофически недостаточно. У нас не было многих обязательных для поступления дисциплин. Удивляюсь, как меня допустили к экзамену. Но то, что я издалека приехал — из горячей точки, наверное, сыграло в тот момент свою роль.
Я провалился на бюджетную основу, но в моей жизни оказались такие люди как Владимир Таймазов и Александр Тадтаев. С их помощью я устроился на коммерческую основу. Первый курс был очень тяжелым, слабо успевал. Все бюджетники были сильными ребятами: прежде чем поступить, они учились на подготовительных курсах, очень много работали. А я так — шкет — лицей закончил и сразу в Академию. Сложно было сориентироваться.
— Но, тем не менее, лицей и академию ты закончил с отличием…
— В лицее я получал отличные оценки, а здесь в сравнении с другими оказалось, что я многого не умел. Я не говорю, что в Цхинвале — плохие учителя. Я думаю, что они просто не требовали того результата, который я бы не выдал. Они не стали меня ломать. Мне объясняли, что там все будет немного по-другому и надо быть готовым ко всему. Академия очень сильно не то чтобы ломает — меняет. Она настолько сильна в традициях, что вся свобода, которой ты пользовался до Академии, здесь очень плохо приживается. Свобода в плане ремесла, прежде всего. Такие выражения, к которым мы привыкли: "Я художник — это мое видение" во время обучения нужно забыть, и впитывать как губка абсолютно все, что тебе говорят. Иначе твое времяпрепровождения будет бессмысленным.
— Если посмотреть твои работы, то центральной темой является наша национальная культура, обычаи, традиции. Почему именно это направление ты для себя выбрал?
— Когда мы работали над композицией, нас всегда учили, что надо рисовать то, к чему ты неравнодушен: то, что ты знаешь, то, чем ты дышишь, то, что ты любишь или то, что ты ненавидишь. Я думаю, что каждый человек любой национальности любит свою Родину, и хочет рассказать о ней, пусть иногда и не в радостных красках. Но это все равно — рассказ о Родине, о том, из чего ты сам состоишь. Но для меня мир не заканчивается на Осетии. У художника такая профессия, что он не должен быть зациклен на одном месте. Это сделает его рабом. Он может просто высказать по одной теме несколькими картинами, но тогда дальше у него нет дорог.
— С каким проблемами сегодня сталкиваются современные молодые художники?
— Существуют проблемы разного свойства и разного характера. Было время, когда современное искусство на рынке выбивало реалистическую школу. Сейчас ситуация выровнялась. Но с точки зрения рынка даже молодым художникам очень сложно реализовать свои работы в России. Все хорошие работы уезжают заграницу. Это проблема? Проблема. Представь, что ты заходишь в русский музей, а там вместо Репина висят какие-то не очень хорошие художники, а ты знаешь, что есть такие замечательные художники как Репин или Суриков. Но их работ у нас в стране нет, хоть они и русские. Они есть в Австралии, Франции или Китае. А русские их не видят, несмотря на то, что эти картины сделаны о Родине. В советское время художников просто так не бросали. А сейчас каждый выживает так, как может. Кто-то уходит в китч — делает заказные работы — то, что продается: цветочки, пейзажики, кляксы или портреты. Причем пейзажи бывают тоже разные. Есть такие серьезные пейзажи Левитана, а есть такие сладкие пейзажи, на которые смотришь и видишь просто приятную картинку. И больше ничего.
— Но не означает ли это, что высокое искусство в России умирает?
— Я думаю, это не так. Оно не умирает, просто трансформируется, впитывая в себя новые веяния и новые возможности. Меняются краски, техника, меняется видение людей. Влияет все: и телевидение, и время, которое диктует свои правила. Сегодня художник уже не будет похож на художника 15 века, если только не поставить себе такую цель.
— У каждого художника есть свой стиль, своя манера. Твои картины выделяются на фоне других национальных художников. Как ты пришел к такому необычному, уникальному стилю?
— Каждый художник со временем приходит к своему почерку. Ведь все мы по-своему воспринимаем этот окружающий мир. Очень интересный пример из повседневной академической жизни. Вот стоит постановка, ее рисуют студенты разных возрастов, национальностей. Сидит одна модель, которую рисуют 15 человек. Если посмотреть на каждый холст, можно узнать, кто именно рисовал. К своей стилистике я пришел через опыт, долгие наработки, длительную практику. Не могу сказать, что меня осенило, или это манна небесная. Нет. Это простой отбор средств, инструментов, которыми ты пользуешься, выбор близких тебе элементов: можно мазнуть это так, а можно иначе. Здесь много ремесленных моментов. Но важны и цель, и задачи. Главное ведь — понять, что ты хочешь сказать свое работой и суметь донести это до зрителя. А здесь уже опыт: метод проб и ошибок.
— А ты критичен к своим работам?
— Я всегда говорю, что каждый художник — самый главный критик своих работ, а потом уже чужих. И здесь даже не критика, а требовательность. Для меня существуют задачи, которые я сам себе ставлю и которые не могу реализовать. Кто-то подходит к картине, смотрит и говорит: "О, как красиво!". А мне хотелось сделать что-то совсем другое. Иногда бывает так, что картинка в голове у тебя как бы есть, и есть какой-то приблизительный эскиз, а получается совершенно не то. И, конечно, ты будешь к себе критичен. Задумал одно, а получилось другое. Как себя за это хвалить?
— Работая преподавателем в академии, как много ребят из Осетии приезжают сюда, чтобы обучиться ремеслу художника, и насколько высок их уровень на твой взгляд? Насколько живы желание и возможности у молодежи быть художником?
— Сейчас почти на каждом курсе есть ребята из Осетии. Я работаю преподавателем на подготовительных курсах в Академии художеств. Приятно видеть, что все ребята талантливые. В каких-то направлениях они находятся даже на лидирующих позициях. После тяжелого времени для нашего народа я вижу, что искусство снова встает на первый план. Просто время было такое, 90-е годы и войны, никакой уверенности в завтрашнем дне, поэтому и искусство у нас дома не особо ценилось. Я рад, что все меняется.
— Но если говорить об Осетии, то можно заметить: на слуху только небольшой ряд художников: Туганов, Джанаев, Бедоев. Почему ситуация складывается именно так?
— Я думаю, что со времен Хетагурова, Туганова и Джанаева у нас были хорошие художники. Просто так случилось, что они незаслуженно были забыты. Умар Гассиев, Григорий Котаев…. Даже среди художников их не все знают. Не знаю, почему так получилось.
— Есть ли будущее у изобразительного искусства в Осетии?
— Конечно есть! Нельзя говорить, что в Осетии умирает искусство. Наоборот. В последнее время интерес к нему возрастает с какой-то новой силой. Нужно оптимистичнее смотреть на это. Есть недостаток — база обучения. Ремесленный фактор отсутствует в Осетии на сегодняшний день. Но то, что художники у нас иссякли — это неправда.
— Осетия или Петербург? Не жалеешь о своем переезде?
— Я бы хотел работать в Петербурге, а жить в Осетии. Причем не где-нибудь в городе — в горах. В Петербурге очень сложно: с точки зрения быта — не дешевый город. Тебе все время необходимо думать о заработке на хлеб. Художники тоже не святым духом питаются. В бытовом плане дома было бы проще. Но есть и другая сторона медали. Дома у тебя нет общения с теми людьми, которыми ты можешь пополнять свой багаж. Может быть, из-за этого я пока не еду домой. Здесь — в Петербурге — находятся все те люди, которыми я питаюсь. Здесь и в Москве. И не потому, что у нас нет достойных художников. Просто взгляд на искусство немного разнится. Я чувствую себя комфортнее пока здесь.
— Для тебя важны отзывы людей? Как ты реагируешь на критику?
— Если картина не вызывает никаких разговоров — положительных или отрицательных — это мертвая картина. Тогда ее лучше не делать. Это — как прочитать книгу, а потом сидеть и не обдумывать то, что ты прочитал. Я думаю, что, если картина не цепляет за живое — о ней никто не скажет ни плохого, ни хорошего. Как говорил мой учитель: "Самое плохое в искусстве — равнодушие".
— Твои картины "путешествуют" по социальным сетям. Как ты относишься к такому вниманию к своей работе?
— Картины — наш хлеб. Ты рисуешь, у тебя покупают — так зарабатывают художники на жизнь. Но сегодня как происходит — интернетовские приключения работ — они ничего художнику не дают. Это такая пища, которой сыт не будешь. Все картины, серьезная работа, которая была проделана — все они относятся к истории, традициям и обычаям осетинского народа. Даже натюрморты. Но почему-то так получается, что за исключением Александра Тотоонова ни разу здесь, в России, никто не купил картину. Большинство картин уходит заграницу. У меня возникает такой вопрос к себе: вот художник живет и пишет о своей родине. Все это потихоньку продается за рубеж. Он на эти деньги живет. Художник умер. Каково наследие этого художника? Останется ли в памяти его имя?
Сейчас такое время — люди вкладывают деньги в другие вещи — квартиры, машины. Если посмотреть на каталоги и аукционы — ничего стоящего там не найти. Сплошная разрекламированная сладость. Карамель.Я не про то, что "давайте-ка быстро купите у меня картины"! Нет. Просто если картины покупаются — покупают то, что ни о чем не говорит. А те работы, которые сделаны по какой-то конкретной теме, например, теме Осетии, они почему-то уходят туда, где их не понимают. Например, недавно у меня ушли работы в Китай. Я уверен, что мало кто там их поймет.
— Каковы твои планы на будущее?
— Мне сложно ответить, чем я буду заниматься дальше. Мне сложно ставить себя в какие-то рамки. Может быть, меня переклинит, и я вообще начну заниматься цветочками. А если серьезно, то сейчас в Цхинвале идет реконструкция драматического театра, где планируется роспись. Тема — нартский эпос. Если так подумать — это моя прямая обязанность. Согласно моему диплому — я художник — монументалист. Стенки — это то, чему нас учили. Поэтому, бесспорно, мне бы хотелось принять участие в этом проекте.
