Руслан Тедеев говорит, что никогда не думал становиться политиком, но односельчане из Камбилеевки уговорили и буквально заставили его баллотироваться в депутаты. Несколько лет Руслан Тедеев руководил парламентским комитетом по национальной политике и делам молодежи, после чего пять лет назад был назначен министром.
Предпочитая словам реальные дела, Руслан Тедеев не любит говорить о своих заслугах, поэтому беседа получилась больше не про политику, а про философию жизни. О воспитании детей, вере, кодексе аланской чести, нравственных принципах и совсем немного о главной миссии на посту министра, читайте в интервью Руслана Тедеева корреспонденту Sputnik Анне Кабисовой.
– Не могу не задать этот вопрос. Какие вы испытываете надежды в отношении кинотеатра "Комсомолец" после его передачи Валерию Гергиеву?
– Во-первых, мы сохраняем объект. Он никуда не денется и останется в республике. Да, скорее всего, там больше не будет кинотеатра, но то, что здание сохранится и будет лучше, чем было – это точно. А если так не случится, то договор будет расторгнут. Но на сегодняшний день, пока акты приема и передачи не подписаны, договор не составлен.
– Расскажите немного предысторию: много лет кинотеатр был выставлен на торги.
– Да, с тех пор как кинотеатр после 2012 года перешел в статус акционерного общества, мы пытались его несколько раз продать. Кинотеатр акционировали, но потом он уже не справлялся, как акционерное общество и не мог реализовать то, для чего предназначен – кинопоказы и так далее. Накапливались долги, ну и получилось то, что получилось.
– А какое у вас мнение, кто довел ситуацию до такого?
– Я (смеется).
– Я серьезно, что это – равнодушие чиновников, беспощадное время?
– Нет, не равнодушие. Я уверен, что и прежняя власть, и директор кинотеатра Алан Тебиев, очень сильно переживали. Но не было финансовой возможности. Вы же понимаете, что это памятник культуры и там просто так не вложишь деньги в косметический ремонт. Нужны большие деньги и специалисты. Нельзя просто что-то быстро сделать. С такими объектами так поступать нельзя. Да и не получится.
Если сейчас Мариинский театр вложит туда средства, то просто спасибо им за это – объект сохранится и никто никуда его не увезет. Раньше он был "Патэ", потом "Горец" и наконец "Комсомолец". Какая разница, как он будет называться? Главное, что здание сохранится и будет в собственности республики.
– А приходили люди, которые хотели сохранить его именно как кинотеатр?
– Да, приходили, мы все показывали, но потом они уходили и больше не появлялись. Мы говорили им: "Вот вам объект в долгосрочную бесплатную аренду". Но они хотели купить его. Как-то раз приехал из Москвы человек, хотел купить, просил снизить цену. Но мое внутреннее состояние…
– Вы почувствовали что-то не то?
– Что значит, почувствовал что-то не то? Мне прямо сказали: "Давайте 50 процентов скинем, какую-то часть в бюджет республики, а остальное твое". Не хотел об этом говорить, вынуждаете меня. Я им говорю: "Вы ненормальные? А потом я должен принести эти деньги в свою семью и сказать своим детям: "вот папа украл". Как? Такое не пройдет.
– Все же я считаю, что если бы республика захотела, то нашла бы деньги на "Комсомолец" – сейчас есть федеральные национальные программы. Помню, что вы еще говорили, что даже если у республики были бы деньги на восстановление кинотеатра, то лучше их направить на жилье для многодетных семей.
– Да, либо на жилье, либо на благоустройство земельных участков.
– Но вы смотрите на это с этой стороны, а я с другой – все-таки это наша история, кинотеатр 1907 года, восстановив который мы могли бы сделать там некий кинематографический центр, даже бренд республики. Вот вы, как человек из министерства, как понимаете логику властей? Не хотели они его спасать как культурный объект? Почему? Я правда не понимаю.
– Не было такого, что его не хотели спасать. Но когда посчитали, сколько денег нужно… Там такая сумма получилась, что для нашего мизерного бюджета… Я думаю, что никто не позволил бы себе такую роскошь.
– Сегодня всем рулят деньги?
– Нет, деньги не рулят. Если бы деньги для меня имели большое значение, то я бы так прямо не смотрел вам в глаза, Анна.
– У вас есть единомышленники: люди, которые вас понимают и с которыми вы говорите на одном языке?
– Это мои друзья и они не в политике. Один из них Джусоев Руслан. Он мой брат и друг. Все остальные не в правительстве.
– Вы подаете пример? Чувствуете, что, глядя на вас, у кого-то мир переворачивается и он думает, а можно же вот так "рубиться" за что-то.
– Кому и что я могу подать?
– Вам не чинят препятствия с вашей принципиальностью и честностью?
– Кто?
– Не знаю. Какие-нибудь бюрократы.
– Нет. Когда в этот кабинет приходят правоохранители и что-то ищут, то я им всегда говорю: "что вы ищете?" За пять лет моего нахождения здесь, я ни разу не закрыл дверь, у меня нет ключей.
– Значит, находясь во властных структурах, можно что-то менять к лучшему?
– Можно. Шеф, я имею в виду (главу Северной Осетии) Вячеслава Зелимхановича (Битарова), в моей поддержке не нуждается, но если хотя бы какая-то часть из всего того, что он делает, и то, что я вижу изнутри, все-таки воплотится в жизнь, то мы все увидим сами. А оценку даст время. Я вижу его принципы и позицию и много что знаю, о чем говорить не буду. И когда о нем говорят неприятные вещи, то мне это бывает просто неприятно. Потому что это неправда.
– Как вы ощущаете сегодняшнее время в республике? На каком этапе мы находимся? Идем к светлому будущему? Или смотрим в прошлое, чтобы отгородиться от влияния запада?
– Я не буду говорить то, о чем ничего не знаю. Запад? Какой запад? Если я приеду в Европу и увижу то, что мне не нравится, то просто посмотрю и сделаю свои выводы. На мой внутренний мир и принципы это никак не повлияет. А если я условно позволю себе какие-то непозволительные вещи, то какая разница, где ты это делаешь – здесь или там?
– Сейчас мы как будто пытаемся заново собрать свою идентичность и один из примеров – противостояние православных и традиционалистов. Куда мы идем?
– Сложно сказать. Это индивидуальный выбор каждого отдельного человека. Что касается меня, то я хожу и в церковь, и в дзуары.
Как-то я был в Краснодарском крае и туда в один из храмов привезли мощи Святой Матроны. Там такая давка была, а я стоял и улыбался. Наверное, это такое искушение – выдержать все это. Люди вокруг орут, а я говорю: "успокойтесь, всем достанется".
А как-то я поднимался в наше фамильное святилище высоко-высоко в Тибе. Раньше я никогда там не был, и мы попросили одного местного паренька отвести нас туда. Мы шли очень долго, и в какой-то момент я подумал: "куда и зачем я иду?". Но все равно иду, перебарываю себя. Через какое-то время мы уперлись в гору, а оттуда нужно было еще долго подниматься. В итоге, когда я поднялся наверх и оглянулся, то во мне что-то такое произошло, и я понял, что это было испытанием, через которое я должен был пройти. И если бы я отвернулся, не дошел бы, то не почувствовал бы всего этого. То же самое ощущение бывает, когда стоишь на службе в церкви, которая может длиться три-четыре часа на праздники. И вот ты стоишь все это время. Но должен быть смысл, – зачем ты стоишь.
Если пришел не на всю службу, а в нужно время, чтобы батюшка помолился за тебя, то это одно, а если ты хочешь получить божественное вдохновение, то это другое.
– Что вы думаете по поводу конфликта православных и традиционалистов, которые не могут поделить церковь в Харисджине?
– Нехорошо все это. Но я думаю, что "Божье задание" кто-нибудь исполнит. И все встанет на свои места.
Расскажу одну притчу. Одна женщина была очень бедной, и ей нечего было есть. Дьявол понял, чем ее можно искусить. К женщине постучались, она открывает дверь, а там целая корзина с яствами. Она и говорит: "Ой, слава тебе Господи", а ей в ответ: "Подождите, вы знаете, кто вам прислал еду?" А она не растерялась и говорит: "Какая разница, значит, задание Бога кто-то выполнил" (смеется – ред.). Когда Бог дает задание, то какая разница, кто его выполняет?
– Был какой-то этап в вашей жизни, когда вы уже пришли во власть, но из-за внутреннего несогласия думали, что нет, лучше я уйду. Или все-таки было чувство, что можно что-то делать?
– Внутреннее состояние разное бывает. Но чтобы слабину где-то дать – это не по-мужски. Если ты уже встал на этот путь, то надо идти. Конца нет. Надо двигаться вперед, а там, как судьба скажет. Каждый день, когда я прихожу в этот кабинет, то всегда по понедельникам читаю молитву и обязательно благодарю Бога за все, что произошло и происходит со мной. Вы видите, здесь висит текст с кодексом аланской чести. Для меня это тоже очень важно. Через вот эти принципы я перешагнуть не могу. И я связываю заповеди и этот кодекс. И пытаюсь находить середину между тем, что у меня внутри, и тем, что я должен предпринимать на работе.
– Часто говорят, что работа во властных структурах – это искушение и что человек меняется. Что вы можете об этом сказать?
– Сам про себя я ничего не могу сказать, наверно, люди, с которыми я общаюсь, больше скажут. Конечно, не всегда все получается, всем не угодишь. Расскажу один случай. Обратился к нам один гражданин. И вот получил он земельный участок, пришел потом, мы сели и он говорит мне шепотом: "Что надо?". А я ему в ответ тоже шепотом: "А что можешь? У меня отец в инвалидной коляске, ты его сможешь поднять?".
Многие привыкли, что если человек помог в рамках закона, то надо еще как-то это выделить. Я такие вещи вообще не понимаю. Если я могу помочь в рамках закона, то я это сделаю и мне за это платит государство. А если я не могу этого сделать в рамках закона, то даже если весь мир перевернется, то я это не сделаю, и меня в этом никто не переубедит. Мне за это отвечать нужно будет, поэтому все здесь принципиально. Другого быть не может и мое вот это громкое слово – мне очень дорого.
– Наверно, такие случаи часто происходят?
– В последнее время уже нет. А поначалу много кто сюда приходил и думал, что сейчас договорится.
– Вы работали директором спортивного центра. Расскажите про спорт, вы до сих пор занимаетесь?
– Лет семь я очень упорно занимался вольной борьбой у Марика Тедеева. А потом мозги меня не туда унесли (смеется). Позже я пошел в секцию бокса и мне очень там понравилось. Занимаюсь для себя.
– Что мужчине дает спорт?
– Наверное, характер и стойкость. Никаких послаблений. По крайней мере, себе я не делаю послаблений. Если сказал, – значит сделал. Либо не говори даже самому себе. Не так, что ты кому-то что-то пообещал и человек может это не узнать, но сам себя ты не обманешь.
– А были ситуации, когда вам нужно было проявить свою силу? Кого-то защитить?
– Всякое бывает.
– Ну расскажите.
– Всякое бывает.
– Но это помогало?
– Наверно.
– Но вы умеете себя контролировать? Гнев может овладеть? Хотелось же стукнуть кого-нибудь тогда на площади, когда молодые люди стали бросать камни?
– Нужно уметь себя контролировать. Тем более, когда ты становишься старше и у тебя растут детишки, которые на тебя смотрят и впитывают и хорошее, и плохое. Нужно найти середину, чтобы детям было понятно, что ты хочешь. Я никогда не объяснял своим детишкам, как нужно.
Мой отец больше полутора лет был прикован к постели и передвигался на инвалидной коляске. Я сам его обслуживал, но дети видели, как я общаюсь со своим отцом и сами без моей просьбы подбегали помогать. И я никогда не позволял себе сказать отцу что-то, что ему не понравится. Наверно, только ребенком я не понимал, что говорю и задевал его. Отец был простым сельским мужчиной, и я никогда и никому не позволю, чтобы кто-то мог оскорбить моего отца, ткнув пальцами со словами: "да его сын…", потому что он такого не заслуживает. Я сам может и заслуживаю, я может быть хуже, но отец и мама этого не заслужили.
– Сколько у вас детей, какого они возраста?
– Три пацана и одна девочка. 13, 12, 11 и 10 лет. Бардак обеспечен (смеется). Но у нас все четко и по-распорядку. Например, мы держим кроликов и 24 курочки, за которыми дети ухаживают. По утрам они прибирают там, кормят, поят, собирают яйца и относят их в магазин. Мы вместе сажаем картошку, траву косим. Только через труд дети потом всего добьются.
Спортом сыновья тоже занимаются. Старший поступил после седьмого класса в Суворовское училище. У него золотая медаль ГТО. На борьбу сын ходил в селе. Это тоже моя принципиальная позиция. У меня есть возможность, чтобы дети ходили в зал в городе, но я считаю, что в селе ребята должны знать друг друга. И вот они толпой ходят на тренировки, вместе возвращаются домой и все друг друга знают. Так было и в моем детстве и юности.
– Мне иногда кажется, что все в жизни потеряно. И дети потеряны.
– Нет, конечно. Я когда по вечерам выхожу за ворота и у меня ощущение, как будто я вижу реку из детей. И Господи, как это хорошо. Я всегда говорю детям, что самое главное – это честь, совесть, уважение к старшим, к гостю, к женщине. И если ты эти качества потеряешь, то дверь в будущее закроется.
– Вы рассказывали о том, как приучаете детей к труду. Сегодня мы видим поколение детей компьютеров и телефонов. У вас есть какие-то ограничения в этом смысле?
– Конечно. У нас есть расписание с обязанностями каждого, в которое входят уборка по дому, уроки, а также спорт, чтение и шахматы. И каждый день настолько насыщен, что у детей просто не остается времени на пустое времяпрепровождение в гаджетах.
– Были случаи, когда ваш ребенок сталкивался с какой-нибудь подлостью и не знал как реагировать?
– Всякие ситуации бывают. Но когда бывают какие-то проблемы, то я хочу, чтобы мой ребенок дошел до истины. У ребенка другое мышление: мы со своей стороны смотрим, а он с другой. И поэтому я выслушиваю сперва его, пытаюсь понять его логику, а потом объясняю, как я вижу ситуацию со своей стороны, и мы приходим к некоему балансу.
– Как вам удается совмещать свою занятость на работе и воспитание детей?
– Старшие сыновья всегда меня ждут с работы, потому что с утра мы планируем работу на вечер. Мы работаем на всех инструментах: шуруповертом, бензопилой, сварочным аппаратом. Все работы по дому мы делаем вместе. Я им и огород сделал: разбил на грядки, у каждого теперь своя грядка и они стараются, соревнуются, кто лучше работает.
– А от дочери что требуете?
– Дочери я говорю: "Видишь свою маму? Вот тебе эталон женщины. Смотри на нее и делай все, что она делает, и ты никогда не ошибешься. И всегда знай, что у тебя за спиной четыре мужика".
– Как ей повезло.
– Она частенько этим пользуется (смеется).
– А есть вещи, которые вы бы хотели, чтобы супруга воспитала в детях со своей женской стороны?
– Если дети воспримут хотя бы пятьдесят процентов из того, что им говорит их мама, то в жизни они никогда не ошибутся. Мы же только с возрастом понимаем, сколько для нас значат наши родители. В молодости человек это не понимает и не осознает. Он думает, что он самый крутой и единственный такой классный. И только когда время проходит, ты это осознаешь. Я когда встаю утром, то иду к маме и разговариваю с ней. И все – ей не нужны лекарства, потому что мама понимает, что нужна нам.
Мама многое видела и через многое прошла: бедность, голод. И от того, что сегодня я нахожусь во властных структурах, мама испытывает гордость, но не говорит мне об этом прямо, потому что знает, я терпеть этого не могу. Я не хочу, чтобы мои дети говорили: "вот наш папа...". Я им всегда говорю: "То, чего я добился, добился я. Это заслуга моих родителей, Бога и человека, который меня сюда принял и доверил мне эту работу".
Родители – это светило, которое освещает твой путь. И когда тебе холодно, то ты греешься от этого светила.
У моего отца было тяжелое детство: дед вернулся с войны, но вскоре умер. Послевоенное время было очень тяжелым, часто голодали. И когда мы сейчас жалуемся на какие-то вещи, то мне бывает удивительно.
Продолжение интервью читайте здесь
