Sputnik, Аманда Томаева
Валерий Попов, боец спецподразделения "Вымпел", вспоминает события захвата школы в Беслане и делится переживаниями о той трагедии.
— Валерий Владимирович, как вы оказались в Беслане? Как попали в ситуацию, когда вам пришлось спасать детей?
— Во-первых, я сначала был не в Беслане, а здесь, в Цхинвале. 20 лет назад именно 1 сентября я вместе с тогдашним президентом Эдуардом Кокойты оказались на линейке-митинге около 5 школы имени героя Советского союза Мамсурова. Линейка была посвящена, в том числе, событиям 1991 года, когда было вторжение со стороны Грузии. Здесь мы находились с миссией оказания помощи южноосетинскому народу, налаживанию определенных договоренностей по линии МЧС, и со мной были наши специалисты. Мероприятие проходило рано утром, потому что погода была жаркая.
Когда линейка практически заканчивалась, мы получили информацию в электронном виде о том, что произошел захват каких-то объектов в городе Беслан. И, как только мы получили эту информацию, с помощью президента Южной Осетии без всяких остановок и задержек очень быстро доехали до Беслана.
Местные жители пытались самостоятельно что-то сделать, еще не было оцепления, не было милиции, многие не знали, что делать. Но поскольку по долгу службы мы имели опыт работы в борьбе с терроризмом, мы знали, что делать, поэтому тут же приступили к оказанию помощи, чтобы оперативному штабу можно было располагать определенной информацией, начиная с плана школы. С помощью милиции пытались остановить людей, которые хотели прорваться в школу. И наша задача состола в том, чтобы каким-то образом людей остановить от этого безумства, потому что сами сделать ничего не могли - нужно было дождаться сил специального назначения. Надо отдать должное осетинскому мужскому населению, которое пыталось хоть как-то помочь, несмотря на интенсивную стрельбу.
Второго сентября пропустили внутрь Руслана Аушева. Мы были знакомы с ним еще с Афганистана с 1982 года. И он вывел часть детей, матерей с грудничками. Он еще не дошел до оперативного штаба, я его спросил: "Ну, что они требуют? Какие требования? Может, какие-то условия ставят?". А он ответил мне: "Как я не пытался узнать, мне ничего не сказали. Сказали, придешь завтра, 3 сентября, в 14.00".
Но 3 сентября в 13.00 был произошел взрыв, и началась спасательная операция.
Мы оказались около школы буквально с первых часов, и все происходило у нас на глазах фактически до 3 сентября - когда произошел взрыв, когда была уже запущена операция по спасению детей и учителей. Я не оговариваюсь: это был не штурм, это была операция по спасению.
Дети помогали выносить детей, передавали их как из спортзала, так и из других помещений школы для того, чтобы уже местные мужчины могли забирать раненых, окровавленных и обгоревших детей, чтобы их спасать. Картина была жуткая в первые часы после взрыва
— Есть ли какой-то момент за эти три дня, который потряс вас больше всего?
— Сотрудники спецназа в таких ситуациях свои эмоции не показывают. Здесь должна быть, наоборот, определенная сосредоточенность, даже чувство страха подавляется. Как и у любого нормального человека, бывает чувство опасения, страха, но тем и отличаются сотрудники подразделения специального назначения от других людей, потому что мы умеем подавлять это, мы должны владеть ситуацией, должны выполнять боевую задачу по спасению людей. Эмоциям здесь не место.
Они появляются, когда все заканчивается. Я запомнил все, что происходило с 1по 6 сентября.
3 числа, когда произошел взрыв, я как раз находился у здания оперативного штаба. Все происходило у нас на глазах. Мы, как и все, бросились к школе для того, чтобы оказывать помощь. Жуткая картина, у меня даже кадры остались, однако до сих пор не могу их посмотреть.
У меня с собой был маленький фотоаппарат, я успел кое-что заснять, когда передавали детей, а потом заснял этот жуткий спортзал, все горело, обугленные люди, дети на полу. Туда невозможно было попасть.
В тот же день погиб наш сотрудник Дмитрий Разумовский. Он скрывался в высокой траве и обнаружил пулеметчика на втором этаже. Террорист начал в какой-то момент стрелять по всем убегающим, в том числе и по детям. И Дмитрий тут же его и поразил. Так он раскрыл себя, сменил позицию, но, видимо, его опять обнаружили, когда он во второй раз пытался это сделать. Он был тяжело ранен: пуля прошла между сторонами бронежилета.
Когда нам его передали, он был еще живой, пытался что-то говорить. Я ему сказал беречь силы, держаться и ни в коем случае не закрывать глаза. Мы, конечно, передали его скорой, но его раны были не совместимы с жизнью.
Самое удивительное, когда его группа готовилась к штурму, я его увидел и подошел к нему. Он тогда сказал слова, которые для него оказались пророческими: "Мужики, у меня такое ощущение, что я завтра погибну", — а потом, сделав паузу, он продолжил: "А знаете, погибнуть в бою — это счастье".
Когда мне задают вопрос, чем сотрудники подобных специальных подразделений отличаются от аналогичных подразделений в других странах, то я отвечаю очень просто: мы отличаемся только одним — самопожертвованием. То есть, человек, который служит в таком подразделении, он себе уже не принадлежит, его жизнь принадлежит народу, каждый из нас готов пойти на самопожертвование в любой операции, и мы это все прекрасно понимаем. Знаем, что может каждый из нас может не вернуться, потому что его жизнь всегда под угрозой. Вот в этом дух, стойкость и мужество наших сотрудников.
Кто-то очень мудро и правильно назвал кладбище, где похоронены жертвы трагедии, именно "Городом Ангелов". Но 5 сентября 2004 года это место выглядело по-другому. Та картина до сих пор перед глазами - огромное количество людей, земля вся изрыта, выкопаны будущие могилы, рядом белые деревянные кресты. Когда прошел митинг перед захоронением, начал накрапывать дождь, мелкий-мелкий, земля дождем стала темной, практически черной. Начали хоронить одновременно всех, и послышался не крик, не плач, а вой. Земля содрогалась.
Похороны прошли и 6 чесла, потому что не всех захоронили 5 сентября: кого-то еще не опознали, кого-то не смогли подготовить.
И тогда огромное количество людей собралось в толпу, тысячами они двигались в сторону Ингушетии, к тем самым селам, откуда приехали террористы. У них эмоции переполнялись через край. Но это была бы провокация, очередное кровопролитие, это нужно было все остановить. Ни милиция, ни сотрудники других ведомств и так далее, ни администрация — никто остановить этих людей не мог.
У Эдуарда Кокойты был внедорожник, и он пытался встать на эту машину, разговаривал с толпой то по-русски, то по-осетински, пытался остановить их. Нам удалось их остановить.
Наша задача сегодня — ни в коем случае не допустить чтобы ценой детей взрослые люди решали какие-то свои политические вопросы.
— Общаетесь ли вы до сих пор с кем-нибудь из пострадавших в той чудовищной трагедии?
— Те, кто пошли в первый класс 20 лет тому назад, им уже по 27-30 лет и больше. Они уже закончили университеты, институты, уже стали взрослыми людьми, у них свои семьи, дети, кто-то служит - каждый выбрал свою профессию.
Однако они все особенные.
Те, кто пережил трагедию, имеют особенный склад и психологию: они гораздо внимательнее, добрее многих, это чувствуется. Конечно, мы встречаемся до сих пор, и переписываемся, и созваниваемся, и помогаем друг другу. Эта дружба уже на века.