Сосланбек Едзиев перевел осетинский локальный язык во всемирный - интервью

– На первом курсе я писала курсовую работу о современном осетинском скульпторе Лазаре Гадаеве, и, собирая материал, в одном из каталогов прочитала о Сосланбеке Едзиеве. Мне стало интересно, что это за художник, но в Интернете на тот момент была минимальная информация – короткие сведения и фотографии ангела и пары цыртов. Но я запомнила это имя. Спустя время, когда я первый раз собиралась приехать в Осетию, то решила, что должна посмотреть его работы. Вновь стала искать информацию в Интернете и нашла материалы о выставке в музее современного искусства "Гараж" (инсталляция Анны Кабисовой и Евгения Иванова "Музей как предчувствие", посвященная проблемам с наследием Едзиева, 2017 год – ред.). Стала читать об авторах инсталляции и нашла документальный фильм о Людмиле Караевой: помню, как Людмила пробиралась сквозь траву к цыртам Едзиева, потом разговоры об искусстве здесь в усадьбе. Я была покорена… Помню, что даже написала отзыв о фильме, что все это невероятно передает суть и дух места. А потом написала вам, Анна, и вы дали контакты Людмилы, и вот я здесь (улыбается – ред.).

– У нас в МГУ есть очень интересный спецсеминар "По мастерским московских скульпторов", и на первом курсе наша преподавательница отвела нас в мастерскую к сыну Лазаря Гадаева – Константину. Мы познакомились с ним и творчеством его отца, мне очень понравились его скульптуры, и это был первый импульс – сердце мне говорило, что я обязательно должна написать об этом художнике.

– Да, работая над курсовой по творчеству Гадаева, я автостопом впервые приехала в Осетию. Мы съездили в Сурх-Дигору, где жил Гадаев, на кладбище, где есть скульптура его отца, которую делал Лазарь, посетили школу, на которой висит табличка, что там учился Лазарь Гадаев… Первый импульс приехать в Осетию был благодаря этому, и потом постепенно все превратилось во что-то более серьезное.

– Я училась в историко-правовом профиле с 8 по 11-й класс, и судьба мне пророчила участь юриста. Все уже было предопределено: моя семья решила, что я буду юристом, а моя сестра-близнец – врачом. Но я искренне понимала, что не могу и не хочу быть юристом. Стала искать, а что мне было бы самой интересно. И увидела такое направление, как история искусств. Меня это привлекло, хотя в искусстве я вообще не разбиралась. Я из Кемерово, из Сибири, и у нас там музеи посвящены в основном шахтерам, а памятники – Ленину и Сталину. Но мне приспичило, и я решила, что хочу быть историком искусства. Но сначала у меня ничего не вышло: родители не разрешили, и я поступила на юридический факультет в Томске. Но через год, без ведома родителей, я отчислилась оттуда и стала готовиться к поступлению в МГУ. Почему-то у меня было внутреннее убеждение, что я должна учиться именно в МГУ и жить в Москве.

– Ходила в библиотеки, читала книги, но перед самыми экзаменами я поняла, что выгорела и готова сдаться – поступать не было сил. Я боялась не оправдать своих ожиданий. Мне очень помогла моя семья: мама и сестра Лена. Они меня поддержали, не дали опустить руки. В итоге я все сдала и в списке поступающих была вторая по баллам – это очень сильный результат. И хоть семья была очень расстроена моим отчислением с юрфака, зато потом они очень гордились моим поступлением в МГУ (улыбается – ред.).

– Я сразу выбрала кафедру отечественного искусства, а интересы сложились сами собой естественно и интуитивно: из года в год все шло к тому, что я буду специализироваться на чем-то нетривиальном – на том, о чем могу писать с душой, на том, что мне действительно дорого. Я поняла, что мне интересна Осетия и Сосланбек Едзиев. Этот художник открывает большое и сложное поле для работы. Его работы (цырты – надгробные памятники – ред.) рассредоточены в горах. Возникают сложности даже с поиском фотографий его работ, у большинства цыртов нет датировок, а имена многих героев памятников уже утрачены. И мне нравится, что работа предстоит сложная. Знаю, что за чем-то известным мне откроется что-то новое. Я боялась, что на кафедре мне не разрешат писать дипломную о Едзиеве. И, действительно, за это пришлось побороться.

– Прошлым летом, когда я впервые приехала к Людмиле Караевой, то не успела посмотреть работы Сосланбека Едзиева – видела только Дом-музей. Тогда мы просто познакомились с Людмилой и жизнью усадьбы. В следующую поездку зимой мы обсуждали идеи того, как сохранить цырты. По итогам этого обсуждения я написала проект на получение гранта, но, к сожалению, ничего не получилось. Поэтому я и в тот приезд не успела увидеть цырты. И курсовую писала по фотографиям, что неправильно. Поэтому в этот раз я приехала с определенной целью посмотреть все, что только можно.

– Наоборот. Одно дело – смотреть фотографии с цыртами, а другое – стоять в Ходе (высокогорное село в Алагирском районе Северной Осетии – ред.) с невероятными пейзажами на отшибе мира, где вокруг тебя осколки жизни в виде брошенных домов, а где-то далеко мычат коровы… Перед цыртами Едзиева просто хочется сесть на колени, сидеть в тишине и понимать, какой это простой и выразительный язык… И ничего больше не надо, просто молчать. Поэтому да, это необходимо видеть вживую.

– Это очень сложный вопрос. Мне кажется, что это меня судьба ведет. Если меня спросят, а какая скульптура Едзиева для тебя самая любимая, то я скажу, что – все сразу. Я очень уважаю Сосланбека Едзиева. Он не оставил о себе никаких текстов, а хочется понять, как он мыслил, о чем думал. Есть только те тексты, которые о нем писали, но мне этого недостаточно. По моим ощущениям, Едзиев – такой большой, монументальный, тихий снаружи, но громкий внутри.

– Для меня Едзиев тоже заколдованный. Я упоминала уже о том, что писала проект на получение гранта. Идея была в том, чтобы пригласить столичных музейщиков и реставраторов в Осетию и всем вместе сделать план многолетней работы по созданию музея Едзиева и сохранению его наследия. Но проект не прошел. Сначала я расстроилась, но сейчас понимаю, что делала все неправильно: я пытаюсь спасти камни, которые не могу увезти домой и спрятать… Но что я могу сделать точно – это задействовать свою энергию и свое слово, проинформировать тех жителей Осетии, которые не знают о том, какое у них есть богатство… В моих силах просвещать и вложить в людей эту любовь и уважение. И тогда жители сами сделают все, чтобы эти памятники сохранились. За них будет бороться вся нация. Показательный пример для меня – местный молодой человек по имени Ацамаз, который возил нас по ущельям, чтобы мы посмотрели цырты. Так вот, поначалу он просто не понимал ценности этих скульптур. И постепенно в его глазах Едзиев преображался, стал близким и важным. Ацамаз для меня показательный пример того, как можно объяснять местным ценность наследия Едзиева. И когда на следующий день Ацамаз давал интервью, то уже сказал, что собирается подключить к работе студентов…

– Лазарь Гадаев работал в бронзе, а это значит, что он сначала лепил из глины или пластилина, а потом уже отливал в бронзе. Это важное отличие от Едзиева, который никогда не работал с бронзой, но с деревом или камнем. Но это только материал. Во многих скульптурах и Лазаря, и Сосланбека есть что-то простое в смысле ясности и понятности. Когда я была в мастерской Лазаря Гадаева, то мне становилось тепло на сердце – его образы согреты душой, это явно большое искусство и большой профессионализм. Сложные, глубокие, важные чувства он передавал через простые образы. А это как раз и есть линия, заложенная Едзиевым. Сосланбек Едзиев сложный символ перевел в образ, понятный каждому. Поделюсь своим наблюдением: если раньше на цыртах были сложные символы, то Едзиев осетинский локальный язык перевел во всемирный. И человек, не знающий осетинскую культуру, может посмотреть и понять, что имел в виду художник. Вот это очень важно. Я вижу и чувствую эту красоту. Обожаю Осетию.