Анжела Мухаметханова эвакуировалась вместе с семьей из Мариуполя в апреле 2022 года и приехала во Владикавказ. Вынужденных переселенцев приняли в санатории "Осетия", где в настоящий момент проживает пятнадцать семей, приехавших с Донецкой и Луганской республик и Харьковской области. О жизни под пулями, соседстве с полком "Азов" (запрещен в РФ, признан террористической организацией – ред.), переезде в Осетию и вере в то, что правда обязательно восторжествует, Анжела рассказала корреспонденту Sputnik Анне Кабисовой.
– Анжела, когда вы приехали в Осетию?
– В конце апреля 2022 года всей семьей мы выехали из Мариуполя: моя мама, мои дети, внуки и собака… Сложно было уезжать – город был закрыт. Мы выбирались оттуда окольными путями. Слава Богу, что нас приняли здесь в Осетии всей семьей. Потом к нам приехали и свекор со свекровью на эвакуационном автобусе, когда там дали зеленый коридор и разрешили выезжать.
– И сейчас здесь вся ваша семья?
– Сейчас нас шесть человек осталось. Моя мама вернулась туда, так как у нее там бизнес. Спасает его как может.
– Вы на связи с мамой? Что она рассказывает?
– Да, конечно, на связи. Трудно, но как-то живут. Сейчас там спокойно, город восстанавливается, такую красоту сделали – отстроили школу, дома новые, даже целые микрорайоны. Город оживает. Среди разрушений создается живой оазис.
Анжела Мухаметханова
© Sputnik / Анна Кабисова
– Ваш дом разрушен?
– Наш дом цел. Конечно, попадания были: и в наш дом, и, в целом, в наш микрорайон. Мы живем на девятом этаже, а свекровь на пятом. Как-то прилетело на шестой этаж, – то есть прямо над квартирой свекрови, и снесло лоджию. И над девятым этажом залетало. Но, слава Богу, у нас обошлось без жертв. Беда сплотила весь наш двор, мужчины дружно защищали, как могли, наш подъезд, и носили воду из кринички (ручеек из-под земли – ред.). Криничка нас там спасла: мы из этого ручейка пили воду, готовили. Надо памятник этой криничке поставить…
– Получается, если вы в апреле выехали, то два месяца жили в таких условиях.
– Да, два месяца мы там жили без воды в кранах. Мужчины заготавливали дрова, соорудили большую печь, наподобие мангала. И вот мы всем подъездом по очереди готовили на этом мангале. С утра мужчины вставали и, невзирая на непогоду, делали костер, чтобы все могли хотя бы попить горячий чай. В квартирах было очень холодно. Мы укутывались в одеяла, спали на полу – потому что боялись попаданий. Некоторые семьи в подвале жили, но мы либо в коридорах прятались, либо на нижние этажи спускались с детьми.
– У вас дети какого возраста?
– Сыну девять лет, внуку тоже девять лет и внучке – двенадцать. Свекровь – инвалид, не может ходить из-за проблем с тазобедренными суставами, а свекор – сердечник. Старшему сыну двадцать лет, на нем были все заботы: и воду принести, и дрова найти. А я готовила еду. Так выживали. Но, слава Богу, сюда приехали и нас тут приняли.
– В Осетию целенаправленно ехали или именно тут в тот момент принимали людей с Донбасса?
– В Осетию на тот момент уже эвакуировались наши знакомые, и они дали нам контакты тех, кто занимался приемом беженцев. Когда мы выехали из Мариуполя, то созвонились с ними, спросили, есть ли места, можно ли сюда приехать. Нам ответили, что да – можно приезжать. Мы ехали через Крым, потому что по ближнему пути опасно было ехать. А свекровь, когда выезжала через Ростов, то на таганрогской трассе их автобус обстреливали. Не знаю, как они спаслись – чудом… Спасибо водителю.
– Дети ходят здесь в школу?
– Да, все хорошо. В 21-ю школу ходят.
– Как дети себя чувствуют, какое у них психологическое состояние?
– Сложно. Нервные стали. Тут же неподалеку военная часть, и когда идут учения, то им становится страшно. А на 9 мая, когда был Парад, вечером начался праздничный салют, у моей внучки случилась истерика, она стала плакать, еле-еле ее успокоили…
– К вам не приходят психологи?
– Приходят.
– Расскажите что-нибудь о вашей повседневной жизни в Осетии.
– Мы ездили в горы – у вас очень красиво. Были возле Цейского ледника, почти до него дошли. На горячие источники ездили. В Тамиске любовались целебной рекой с изумрудным цветом. Детей в конный театр возили, на спектакли и в другие театры. Много уже где побывали и столько всего интересного посмотрели.
– Как себя чувствует ваша свекровь, вы говорили, что она не ходит?
– Плохо. Ее должны оперировать: один тазобедренный сустав заменен, теперь на втором надо делать операцию. Ждет очереди.
– Кто у вас из мужчин остался в Мариуполе?
– Никого. Сын и муж здесь. Муж на тот момент был в рейсе, он у меня моряк. Его не могли тринадцать месяцев "списать" с корабля, замены не было. Они должны были идти в Николаев на Украину, и там мужа должны были отпустить с рейса. Но тут началась СВО, замены ему нет, и еще несколько месяцев он был в море. Очень переживал, когда с нами не было связи. И ему было тяжело, и нам тяжело в неведении жить. А когда, наконец, ему удалось "списаться" с корабля, то он приехал сюда. Сейчас мы уже все вместе.
– Какие у вас планы?
– Моя дочь решила остаться там, она живет в пригороде Мариуполя в поселке. Недавно я отвезла к ней детей. Когда мы приехали, то я не могла без боли и без слез смотреть на родные места. Это очень тяжело психологически. Да, стройка идет, дороги ремонтируют. Но все-таки очень тяжело сейчас там, и пока я еще не готова туда вернуться.
– Страшно, потому что в любой момент может что-то случиться?
– Я думаю, что там уже спокойно и безопасно, но я еще не готова вернуться. Дело не в безопасности, дело в моем психологическом состоянии. Сейчас вспоминаем, как мы это пережили… Вообще, как будто это не с нами все было.
– Расскажите предысторию. Как ваша семья жила после 2014 года? Были ли притеснения, как накалялась обстановка?
– С 2014 года мы все выходили на референдум. Такого количества людей я никогда в своей жизни не видела. Сказали потом, что там было 90 процентов жителей, но мне кажется, что там были все 99. Второго мая с танков расстреляли наше здание МВД, и это все было показано в прямом эфире. И когда 9 мая мы шли на референдум, то боялись, чувствовали угрозу своей жизни. Я звонила знакомым, чтобы проститься. Настолько серьезно все было… Но мы шли, все равно шли. И мы так ждали, что будет результат от каждого нашего голоса. Но этого не случилось…
Мы продолжали просто жить и ощущать ненависть – эти "азовцы" (боевики националистического батальона "Азов", запрещен в РФ, признан террористической организацией – ред.) все оккупировали. У меня была столовая на трассе, и девушка, которая со мной работала, жила близко с их полигоном, где они тренировались. Она рассказывала, что они каждое утро строем шагают, речевки свои выкрикивают, все эти шествия устраивают – она своими глазами все это видела. Ее показывали в СМИ, она давала интервью. Кроме того, прямо над ее квартирой жила семья с этого полка: муж, жена, собака и сын был такой же…
– То есть они открыто готовились?
– У них не только в самом городе, но и за городом были свои полигоны. В курортном поселке Гурзуф они заняли огромную территорию, на которой когда-то были детские лагеря и пансионаты. Они заняли всю эту территорию, оградили большим забором и там тренировались с приезжими иностранными инструкторами. Какой-то крест там ставили, какие-то ритуалы проводили. В течение двух месяцев, когда у нас в доме не было воды, мы приезжали в Гурзуф купаться, и нам рассказывали о том, что азовцы там вытворяли…
– Какие у вас были настроения и ожидания с 2014 года?
– Мы все время ждали, что это все закончится. До этого все границы были открыты: мы часто ездили в Донецк, в Таганрог, так как мой свекор – россиянин, военный летчик, сейчас уже на пенсии. И когда границы закрылись, то стало проблематично выехать. И обстрелы постоянные. Больно было, обидно. Как-то изменить это хотелось.
– Простые люди чего хотят? Те, которые за европейскую Украину?
– Простые люди, конечно, хотят мира, больше они ничего не хотят. Но, наверное, еще не все понимают глубокий смысл этого всего, спецоперации. Не всем дано понять. Ждем, конечно, чтобы у всех глаза открылись, чтобы все увидели и поняли правду. Я родом из СССР: когда мы были едины, то в этом была наша сила. К этому мы и стремимся – к объединению. Чтобы все мы могли говорить на языке, на котором хотим говорить. Мы с рождения разговаривали на русском языке. А когда нас начали прессовать: "Говори на украинском". Все эти вышиванки, флаги везде… Я люблю Украину, люблю украинскую культуру, нашу красивую национальную одежду люблю. Но когда это насаждается насильно, то получается, что тебя лишают права выбирать. Ты делаешь это не по своей воле, не из внутреннего состояния, а по принуждению. А это же совсем другое. И это тяжело. Даже этот флаг уже… Аж тошнит. Все изрисовано этими украинскими флагами, вся эта украинская символика – это перебор уже. Тяжело. Но я думаю, что правда восторжествует.
– Мы все наблюдаем, как во всем мире люди считают, что Россия – агрессор, а Украина – жертва. Как вы думаете, почему вдруг возникло такое единодушие? Американские и европейские СМИ, которые не дают людям разобраться в ситуации?
– Да. Но и там есть люди, которые знают правду и пытаются донести ее до других: и в Америке, и в Германии. Везде есть люди, которые знают правду. Но большинство, конечно, в пелене. И многие мои знакомые в пелене. Всегда мы общались на русском языке, а тут они все начали на украинском говорить. Многие из таких в Германию уехали. В Мариуполе вообще не много таких осталось. Кто уехал в Польшу, кто в Германию. Мы уже с этими знакомыми не общаемся, они узнали, где я живу (смеется – ред.).
– Что вас поддерживает, дает силы не унывать?
– Вера в то, что добро победит зло.
– Сейчас в самой России есть молодежь, которая настроена против СВО. Вам тяжело с внуками или они все понимают?
– Они все понимают. Они радовались, когда в городе появились танки с символикой Z. Они видели, кто стреляет по мирным жителям, чьи это были танки. Дом моей мамы полностью изрешетили ВСУ, мама чудом уцелела. Когда начинались обстрелы, мама обычно сидела посреди прихожей возле двери, а тут взяла и пересела в уголок. И только она пересела, как эта дверь вылетела – такая сильная была ударная волна. В квартире все разнесло, если бы она не пересела, то ее бы уже не было в живых. Конечно, мы все видели, что по нам стреляли украинские танки, мы же не дурные. И наводчиков видели, которые ходили и давали сигналы, показывая, где кто стоит и куда стрелять. И дети это все видели. Поэтому они адекватно воспринимают помощь России. Конечно, мой младший сын скучает по родному дому, потому что там остались его друзья.