"Тосты говорить я не мастер, - начал я, воодушевленный второй рюмкой осетинской араки, - но хочу поблагодарить наших дорогих старших за то, что на своей родине я ощутил себя как дома".
Борис и Юрий Габараевы – одни из последних жителей Залды (село в Цхинвальском районе Южной Осетии) - пристально наблюдали за мной, пока я медленно вытягивал из головы обрывки патетичных образов, и, казалось, отслеживали, как я держу рюмку и, в особенности, накал эмоций.
Осетинский тост отражает настроение – событий, природы, людей. Там, у стен храма, под вечнозелеными деревьями и безмятежным прохладным летним ветром, я был краток и сдержан.
Лица стариков сохраняли серьезность до последнего. Выдержав несколько секунд, они медленно и одобрительно кивнули.
"Неплохо, Габараев. Научишься", - прозвучала немая мысль.
Юрий – крепкий, рослый старик, наделенный шармом безусловного благородства, – посмотрел на меня, держа руку на поясе. Прищурил глаза, и сказал: "Я помню твоего деда. Хороший был мужчина – спокойный. И не раз мы с ними за столом сидели. Любил петь".
Борис улыбнулся, покивал.
Человек жив, пока жива память о нем. Деда я не помню. За полчаса до этого Юра сводил нас на место в Верхней Залде, где стоял дом Хъауыра. Я, с фотоаппаратом через плечо, отстал от него, чтобы заснять виды.
Я, пытаясь поймать очередной ракурс неизвестного мне колючего цветка, оглянулся.
Юра стоял перед деревом, под которым - пустая поляна, поросшая высоким сорняком.
"А здесь он жил. Дом был ветхий, обвалился. Ничего не осталось", - тихо сказал он.
Покрути голову – будет дождь
Мы выбрались на пригорок над селом. В густой траве над крутым обрывом Юра нащупал тонкую извилистую тропинку, которая вывела нас к святилищу.
В темной холодной чаще, сквозь густую листву струились полупрозрачные лучи. Умиротворение живой природы, залитой полуденным солнцем, сменилось на тревожную, оглушительную тишину.
Впереди нас, прижимаясь к земле, спешил пес. Он остановился у каменного столба, припал носом к траве.
В водруженном на колонне круглом куске камня я опознал голову животного. Когда-то острые уши зверя обсыпались, но образ кошачьего был очевиден.
"Предки верили, что, если вынуть голову и повернуть ее в другую сторону, пойдет дождь", - объяснил Борис.
Пес зарычал, вскочил на ноги, и поспешил к приоткрытой калитке.
Женишься осенью – я проверю
"Сколько тебе лет, Габараев?" - спрашивал Юра.
Я отвечал, что двадцать четыре. Старик помахал головой.
"А тебе, Марданова?", - обратился он к нашей стажерке.
"Девятнадцать", - еле слышно сказала она.
Юра расправил плечи, оперся рукой на пояс и, не сводя с нас взгляда, резюмировал.
"Вы уже в том возрасте, когда можно заводить семьи. Тебе, Габараев, давно пора. Времени тебе – до осени", - произнес он. "Дожить бы", - добавил он, и задумался.
Борис с досадой замечал, что в прошлом в выборе спутника жизни помогали родители – люди женились вовремя и семьи были крепче.
"Это редко заканчивается хорошо. Кому-то везет, кому-то нет", - спорил Юра после недолгой паузы.
Лучшая жена – та, которая тебе подходит, считает Юра. На этом и порешили.
Во главе стола, в центре проблем
Из святилища мы спустились в село, в дом Бориса.
Он живет на просторной равнине, на островке дикой природы в обнимку с рубленой лентой зеленых холмов и безжизненных гор.
Пока я бродил в поисках кадров, внучки Бориса успели накрыть на стол. Юра – тамада по призванию – восседал во главе.
"Никому не пожелаю оказаться на этом месте. Это нужная, но тяжелая работа. И со временем она становится сложнее. Раньше культура застолья была другая: помню стариков, и их речи. Когда говорил тамада, тишина стояла такая, что ты мог услышать муху, которая пролетела над столом", - говорил он.
Разговоры о прошлом закономерно перетекли в обсуждение настоящего, которое стыдливо блекнет перед памятью о былом укладе жизни.
"Мы, осетины, перестали любить друг друга. Война и бедствия – это единственное, что сплачивает нас на короткое время", - добавил Юра.
В городе старики жить не могут. Темп городской жизни травматичен для них.
Жизнь в селе – это привычка, которая вырабатывается на протяжении жизни, и в конечном счете становится чертой характера.
Далеко от города неунывный информационный шторм стихает, и в голове наступает штиль. Некомфортное состояние – в нем легко застрять.
Время - бурная горная река, потоки которой пробивают трещины в самых твердых валунах истории. Ее мелкие ручьи разбегаются в стороны, чтобы в жаркую погоду засохнуть на камнях.
Русло хладнокровно движется дальше, вглубь единого, непредсказуемого океана жизни.