Мастерская Андрея Касабиева находится в одном из ветхих домов Цхинвала, которые ностальгически притягивают своей непохожестью на отстроенные однотипные постройки. Скульптор заприметил нас уже по дороге к дому, поэтому дверь открылась до того, как мы собрались постучаться. Прямо, направо и направо — не заблудитесь, приветствует Андрей.
При входе в мастерскую сразу обращаешь внимание на пол, утонувший в древесных опилках, и работы, которые стоят на столах, стульях и старом немецком штативе. На кровати разбросаны листы, книги по искусству и каталоги художников, а также журналы про автомобили.
Творческую мастерскую Касабиева можно назвать передвижной, так как пару раз в год она кочует от одного родственника художника к другому и пока не нашла постоянную локацию.
Sputnik уже писал о резчике по дереву два года назад, а в этот раз корреспондент агентства Диана Валиева поговорила с ним о смысле творчества, современном искусстве, роли художника в жизни общества и нартовском Сырдоне.
— Среди ваших работ есть скульптуры с отсылкой к Нартовскому эпосу. Особенно выделяется Сырдон, погруженный в свою трагедию, с осетинской арфой в руках. Расскажите о своем отношении к эпосу и к Сырдону в частности?
— Если честно, я уже давно не перечитывал эпос, поэтому свежих впечатлений нет. Уверен, что при новом прочтении будут и новые мысли. Но как-то я нашел старую газету, где было описание Нартовского эпоса с металлургической точки зрения, будто в сказаниях содержится засекреченная технология этого ремесла, переданная нашими предками. И я, в определенной степени, поверил, потому что как версия это довольно жизнеспособная вещь.
А Сырдон мне действительно близок. Насколько я его чувствую и понимаю по духу, для меня это абсолютно творческая личность и, думаю, непонятая обществом, как и все творческие личности. В любом творчестве есть, грубо говоря, козлы отпущения и из него, кажется, сделали такого же, и все свои грехи нарты списали на него.
Для меня кульминацией его творческой сущности стало то, что он создал музыкальный инструмент, который сейчас называют "ирон фандыр" или осетинской арфой, если на русском. Я думаю, что вы знаете историю создания — он же мог пойти другим путем и начать просто-напросто мстить своему обидчику, а у него из этого вылилось другое, он ушел от прямого контакта и соприкосновения, заплатил очень большую цену за создание этого инструмента. Наверно, это тот момент, когда говорят, что искусство требует жертв.
В определенном смысле я сочувствую Сырдону, мы с ним похожи, по-моему, мы родственники и он мой дальний предок (смеется).
— А вы, как творческий человек, тоже не поняты обществом?
— Ну, вы сейчас будете цепляться к словам, я это просто сказал, как общеизвестный факт. Я же не нуждаюсь в понимании широкой публики, потому что оно обычно бывает не очень искренним.
— Что для вас важно как для творца?
— Творить, потому что не могу иначе. Если бы мог не творить, я бы не творил, потому что это одновременно и награда, данная сверху, и тяжелое бремя, которое нужно тащить на своих плечах. Не понятно, в какую сторону тебя унесет. Фактически я этим живу, и все мое время уходит на эту работу, то есть я не живу жизнью обычного человека.
Еще тяжесть состоит в том, что в голове зарождается очень много идей, которые потом перерождаются и трансформируются в какие-то новые, а времени для реализации физически не хватает. Чем больше времени проходит, тем труднее становится сделать выбор, сразу хочется делать и то, и это, и тем хочется заняться.
На зарабатывание денег много времени уходит — это вообще трагедия, когда ты сидишь и штампуешь одно и то же, чтобы просто прокормить себя.
У меня сейчас время поделено пополам — половину дня я провожу зарабатывая деньги, а другую половину стараюсь работать творчески. Хотя непросто, конечно, переходить сразу из одного состояния в другое. Отчасти, может поэтому я тоже перешел в бронзу, потому что технически легче и быстрее лепить, чем вырезать сложные скульптуры из дерева. Да и металл больше передает тонкостей в каких-то вещах.
— Неизбежный, но интересный вопрос: как рождается идея?
— Это неуловимый момент, я пытался отследить обратный отсчет своих мыслей и прийти к моменту зарождения идеи, но это невозможно. И даже сам момент нельзя поймать. Я могу рассказать предысторию зарождения идеи из просто услышанного слова, раздумий, чего-то увиденного, но это всегда абсолютно неосознанно происходит. Наверное, можно выразить этот процесс каким-то словом, но я его пока не придумал. Может озарение?
— Результат бывает точным отражением идеи?
— Каждый раз по-разному. Если сразу начать что-то делать, то обычно все реализуется так, как планировалось. Но бывает, что какая-то идея приходит и крутится-крутится в голове какое-то время, потом трансформируется во что-то другое и результат может быть совершенно непохожим на первоначальную задумку.
А идей очень много, не поверите, есть даже идея художественного фильма. Иногда музыка в голове крутится, какие-то композиции, хотя я абсолютный ноль в игре на инструментах или нотной грамоте, есть идеи инсталляций. Очень много всего, но в силу каких-то причин, все это сложно или невозможно реализовывать.
Во-первых, негде выставить — это огромная проблема — не для меня, а для общества, в котором мы находимся. Многое упирается в финансы, все требует затрат, я своими силами вряд ли осилю, а убеждать кого-то в том, что это нужно сделать, не получается.
— Не было желания все бросить?
— Как-то Эйнштейн произнес фразу, что если бы он родился еще раз, он предпочел бы родиться сантехником — хорошая фраза, я подумаю над этим. А если серьезно, бывают такие мысли, но для меня это невозможно, по-моему, мне голову разорвет, если я брошу и начну жить обычной жизнью. Честно говоря, я и не вижу смысла жить другой жизнью, без творчества она станет бессмысленной.
— Недавно на одной из конференций по культуре была сказана фраза о том, что во время войны нет культуры и искусства. Что вы думаете по этому поводу?
— Не знаю, я всегда работал — стреляли, а я работал, зажигал две-три свечки, потому что не было ни света, ни газа, ни воды, а я сидел и работал. Фактически все эти скульптуры, вырезанные из дерева, сделаны до 2008 года.
Конечно, война не могла не сказаться на работах. Хочешь ты этого или нет, это происходит неосознанно, непередаваемым образом.
— Часто авторам бывает трудно дать название своим работам и ввести их в какие-то словесные рамки. Как вам это удается?
— У меня рамок никаких нет, потому что большинство моих работ рождается сразу с названием. В основном, художественный образ приходит одновременно со словесным образом. Есть две-три работы с формально придуманными названиями, потому что как-то надо было их обозначить для выставки.
— Могли бы словесно описать какую-нибудь из работ?
— Не люблю этого делать, потому что я, как правило, уже в обычном состоянии и мне их сложно описывать, ведь образы приходят в состоянии погруженности и озарения, грубо говоря. Я-то, конечно, могу говорить что-то и объяснять, но вряд ли что-то хорошее из этого выйдет.
— Вы вкладываете какой-то первоначальный смысл в свои работы?
— Я вообще не пытаюсь специально что-то делать или вкладывать. Мне приходит идея, и я ее воплощаю, вот и все. Нет такого, что я стараюсь что-то до кого-то донести или доказать. Мое дело — нарисовать, вырезать, вылепить, а зритель пусть сам ищет для себя смысл.
Людей в основном интересует смысл, который я вкладываю в работу и стандартные вопросы по поводу времени, потраченного на работы, насколько это трудно, где достаю материал и так далее. Когда спрашивают насчет смысла, отвечаю, чтобы думали сами. Может, получится увидеть что-то более интересное, чем я сам мог бы предложить, допустим.
— Какая работа для вас дороже всех?
— Для меня самая дорогая из всех работ курительная трубка — первое, что я вырезал. По тяжести она перекрывает все мои остальные работы. Я просто шел по городу, по дороге росло ореховое дерево, которое спиливали на дрова. Я выпросил одну чурку и долгое время носил ее в кармане, потом нашел какие-то стамески, нож и практически на улице резал по чуть-чуть в течение полгода. Не знаю, откуда появилась эта идея, я ее таскал в голове и все никак не мог приступить к работе. Наверное, то, что я увидел тогда это дерево, меня толкнуло начать пока для себя. А потом уже не смог остановиться.
Я начинал работать в подвальном помещении в течение пяти лет, потом работал у сестры на пятом этаже пятиэтажного дома и вот пару лет назад перенес мастерскую сюда, в пустующий дом родственника. Здесь тоже получемоданное настроение, потому что неизвестно, что будет. Мешает, конечно, но я уже привык и потом, у многих художников бывает по несколько мастерских, правда у них нет страха их потерять, как у меня.
— Какая атмосфера необходима для творчества?
— Сейчас я уже привык к тишине, а раньше идея могла прийти абсолютно где угодно — на улице или сидя в машине. Да и сейчас бывает, только я больше начал заниматься чисто механической работой, чем творчеством, поэтому идей стало меньше. Когда они приходят, у меня на кровати специально много бумаг лежит, на которых я фиксирую свои идеи, чтобы не забыть, потому что идея может прийти внезапно и также внезапно убежать. По хорошему, надо сразу ее воплощать, но, так как нет времени, приходится все фиксировать, делать зарисовки и даже подписывать комментариями, чтобы потом все снова разбудить в своей голове. В общем, очень сложный процесс происходит в этой комнате.
— Насколько для художника важно периодически проводить выставки?
— Я думаю, что они важны не столько для художника, сколько для самих работ, скорее всего. Я чувствую, что работы нужно выставлять ради них самих, ну и для себя, в какой-то степени, тоже. Интересно пообщаться с публикой — показать себя и посмотреть на людей, как в одной из сказок. Нередко встречаются интересные люди, с которыми можно пообщаться, иногда зарождаются после общения какие-то идеи.
— Должно ли государство помогать людям, посвятившим себя искусству?
— Что значит помогать? Государство не должно помогать или делать одолжение художникам, в первую очередь, это необходимо ему. Потому-то это и государство, чтобы быть полноценным во всех сферах. А когда элементарно нет выставочного зала, где художники могут выставлять свои работы — это неполноценное государство. Вокруг много бутафории, которая может обрушиться в полсекунды.
— Насколько важна культура в развитии общества, особенно, послевоенного?
— Самая важная роль должна отводиться культуре, потому что в любом виде человеческой деятельности должна быть своя культура в широком понимании этого слова — это первично.
Но невозможно развивать культуру отдельно от других государственных институтов, должна произойти революция в головах людей. Пока, на мой взгляд, мы не движемся в правильном направлении.
— Как развернуться и начать движение в нужную сторону?
— У нас очень сильный духовный упадок общества и чем хуже становится, тем громче мы кричим о патриотизме. Многие считают достаточным родиться в определенном месте и принадлежать к определенной нации, чтобы чувствовать себя потомками великих. Но что с того, что предки великие, если это величие не передается по наследству — это лишь обманчивые иллюзии, которые присутствуют у нас сплошь и рядом.
Просто не нужно притягивать за уши свое прошлое. Они были великими для себя, а не для меня и меня это величие не возводит на их уровень. Отказываться от истории не нужно, конечно. Важно изучать и брать оттуда все положительное, что может пригодиться в жизни и в построении будущего. Не надо придумывать себе какие-то искусственные названия — от того, что мы назвали себя аланами, мы ими не стали.
У многих народов есть предки, которыми они могут похвалиться, могут кричать о своем славном прошлом, но скандинавы, например, почему-то не называют себя викингами, это было бы смешно. Так и нам надо действовать так, чтобы остаться великими для своих потомков. А мы пока, кажется, движемся в ином направлении и все сильнее удаляемся от цели.
Да, многие это видят и понимают, но, тем не менее, это становится нормой.
— Как можно противостоять этому? Хотя бы в рамках своей индивидуальности, как сохранить себя?
— Очень легко обществу или человеку упасть и очень сложно вставать, очень легко научиться чему-то плохому, не прикладывая никаких усилий, и очень сложно учиться хорошему. Для себя лично я вывел формулу, которую ношу в себе — я просто сижу и работаю, занимаюсь тем, чем должен. Не факт, что я сохранил себя, так или иначе, я иногда вижу в себе черты, которые мне несвойственны и это приходится принимать, либо менять.
— Можно сказать, что посредством своего творчества вы пытаетесь создать свой отдельный мир?
— Уходят же монахи, чтобы совсем не соприкасаться с миром, в пещеры и там чего-то для себя достигают, не знаю правильно это или нет. У меня бывали моменты, когда я отдалялся от мира и очень глубоко уходил в себя и без необходимости прятаться в пещерах, я себя чувствовал как в пещере, будучи среди людей. Но сейчас я набрал какую-то внутреннюю силу, позволяющую мне возвратиться в общество и сохранять накопленное внутри.
— А у вас в жизни были серьезные падения?
— Очень много всего было в моей жизни, учитывая то, в какое время мы жили и на какое время пришлась наша молодость. Я испробовал абсолютно все, фактически мы ходили по дну, и света в конце тоннеля не было видно, во всяком случае, я его не видел и уже не надеялся на то, что жизнь выправится. Ну и война переворачивает мозги и мировоззрение, по крайней мере на период войны все меняется, да и впоследствии остается какой-то след в мыслях и в жизни тоже.
— Сейчас еще возвращаетесь к этим воспоминаниям?
— Ну, иногда бывает, но больше я все-таки думаю о своем будущем и извлекаю какие-то уроки. Вообще, прошлое существует для того, чтобы извлекать из него уроки и ни в коем случае не жалеть о том, что ты не все сделал или неправильно поступил, потому что это бессмысленно — сделанного не изменишь.
— Каким было молодое поколение в то время? Насколько сильно оно отличается нашего?
— Ну, вам, может быть, легче в том плане, что вы не видели ту жизнь, поэтому не с чем сравнивать. Вы живете так, как живется в данной ситуации, а мы, можно сказать, прошли три эпохи. Я жил в Советском Союзе, причем довольно долго, как раз на конец моей службы в армии пришелся развал Союза и перемены. Потом я жил в том хаосе и сейчас опять мирная жизнь. Но эта жизнь сильно отличается от предыдущей, поэтому постоянно приходится, если так можно выразиться, приспосабливаться и думать о том, как дальше жить.
Может быть, в этом есть и свои плюсы, человек становится более гибким, а значит более живучим, потому что пришлось пройти через многое. Но это по факту, а в потенциале эту самую живучесть можно достигнуть и другим путем без всех этих войн и грязи.
— Ваши работы больше абстрактные или конкретные?
— Больше в работах абстракции, раньше и мысли были абстрактные, но сейчас это пресловутое выживание заставляет мыслить рационально и все просчитывать. И от этого я не становлюсь счастливее, от того, что мне приходится считать те же самые деньги, чтобы на все хватило. Для меня более приемлема интуитивная жизнь, жизнь в каком-то "наиве".
— А занятие творчеством делает счастливым?
— Абсолютно. Когда я занимаюсь именно творчеством в чистом виде и не заморачиваюсь, не отвлекаюсь на отстраненные темы — это вообще верх всего.
— В скульптуре мастер часто возводит свои работы из своих впечатлений от сюжетов из мифологии или истории. Есть ли в ваших работах подобная связь?
— Я читал раньше очень много разной литературы. Конечно, тогда это все влияло, но сейчас я практически не читаю из-за нехватки времени, да и особо уже нет интереса — такое ощущение, что все прочитано и в каждой книге сталкиваешься с тем, что уже видел или слышал. Из-за нехватки времени даже если что-то там прочту, потом начинает казаться, что я какой-то грех совершил и потратил время не на то, что нужно.
— Это чувство упущенного времени? Как с ним справляться?
— Это было всегда и у всех. Это всегда вот у всех. Как справляться? Да никак, просто по максимуму заниматься своим делом, на уровне невозможного. Сложно, но другого пути не существует. Делай, что делаешь и будь, что будет.
Я стараюсь понять, на что я могу повлиять реально и тогда мне интересно, и я могу заморачиваться. Если понимаю четко, что не могу повлиять, то глубоко не вникаю. Куда уведет меня мое творчество — это и есть мой путь.
— Вы интересуетесь развитием искусства в настоящее время? Как относитесь к произведениям современного искусства?
— Я периодически выезжаю в Москву и довольно часто соприкасаюсь с современным искусством. Искусство искусству рознь — есть хорошие работы или нехорошие, а есть совершенно мне непонятные вещи. Но они все художники, и даже один художник не всегда понимает другого. Я принимаю любого творца, любого музыканта или художника, нравится он мне или нет. Так или иначе, он творит, и мое отношение к его произведениям не должно быть истиной в последней инстанции.
— А какую реакцию от своих картин вы ожидаете от публики?
— Ожиданий никаких нет, у меня во время первой выставки была идея вообще не присутствовать на ней. То есть выставить работы и уйти, оставить зрителя наедине с ними и без моего присутствия. И сейчас есть такая мысль, только организаторы выставки обычно выступают против, потому что это некрасиво по отношению к публике, и я поддался на уговоры.
— Можно объяснить, что под этой идеей подразумевается и как она вообще возникла?
— Был один русский художник досоветского периода, который не ходил на выставки коллег, потому что боялся, что они повлияют на него. Я его понимаю, наверное, что-то с этим сравнимое, только тут скорее опасность влияния чрезмерной похвалы.
С тщеславием очень сложно бороться, оно появляется завуалированно, под разными формами, прекрасно умеет маскироваться. Я и за собой это замечаю иногда — приятно, конечно, когда тебя гладят по головке. Но я осознаю это и стараюсь сам себя оценивать, а не со слов публики, скажем так. Зрителю необходимо бывает выразить свое отношение к себе, а уж как я отнесусь к мнению внутри себя — это уже предоставьте мне самому.
— Должен ли художник воспитывать посредством искусства и через свои произведения аудиторию?
— Что значит должен или не должен, кто эту формулировку вывел? Каждый художник сам для себя решает, что он должен и что нет. Я, к примеру, не считаю себя вправе кого-то учить, мне бы самому в своей жизни разобраться. Учителей, которые учат нас жить, много со всех сторон, но часто они сами себя не могут понять и все равно чему-то пытаются научить. Я не хочу быть одним из них. А если люди чему-то учатся на моих работах и они помогают, то я только "за" обеими руками.