С возрастом детское ожидание чуда трансформируется, обретает ясность: за мгновения до полуночи, выключив духовку, накрасив губы и благоговейно замерев на диване, просто тихо благодаришь Бога за еще один шанс, которого кто-то, увы, не получил. Не торопишься загадывать желания под бой курантов, жечь бумагу и посылать в космос заветные просьбы… Все и так хорошо. Потому что есть надежда пройти новый круг по-новому, заполнить пустоту, побороться с собой еще раз, еще 365 раз… и измениться, наконец.
В свете новогодних елок ненадолго отступает напряжение, шумят петарды над крышами домов, отгоняя дурные мысли и тревоги… Нас так старательно пугают грядущим, оборачивая мир рулонами мрачных прямых эфиров и километрами траурных новостных лент. Словно соревнуясь в обещании зла и преуспевая в запугивании…
А оно, будущее, расстилается новым нетронутым полотном.
Новый год, чистый и неиспорченный еще нашим злом и поступками. Новый отрезок времени, новый "doc.", который мы создаем на рабочем столе, чтобы заполнить символами и, отправив в пространство, что-то в нем изменить.
Новый шанс, новая попытка сделать легче жизнь того, кто рядом или далеко… свежая горсть времени, щедро отмеренная Богом.
Наверное, один из самых актуальных страхов, поджидавших нас на этом рубеже — возврат 90-х. Вряд ли кто-то из переживших те годы способен забыть их и перестать бояться…
Дело даже не в том, что было плохо. Тогда было по-настоящему страшно… Как-то разом сломалась жизнь во всех плоскостях, это даже сложно назвать техническим сбоем, она словно прогнила. Так с человеком бывает, когда тяжелое духовное состояние отражается на физическом облике, вокруг него словно сгущается липкая тьма.
В домах лопались трубы отопления, заливая квартиры ржавым кипятком. Взрывались котельные, дымила изношенная резина в автобусах, воспламенялись троллейбусы, трамваи сходили с рельсов, по школам и садам шастал педикулез… А в одну из весен город атаковали гусеницы. Они обгладывали деревья, сыпались на прохожих, а потом, как запрограммированные, полезли на фундаменты домов. Новая жизнь была гнилой фальшивкой, так же, как и вещи, которые теперь свободно продавались: подошвы на зимней обуви лопались на холоде, "кожа" расползалась. Словно закончилась отпущенная нам благость, и вселенское зло полезло сквозь щели.
У нас был старый сад на Реданте, никто им не занимался, но неприхотливые яблоневые деревья самоотверженно плодоносили. В самую тьму 90-х, помощи ждать было неоткуда, и мамина мама, превозмогая боль в ногах и руках, в будние дни, пока дети и внуки ходили на работу и учебу, ездила рейсовым автобусом за город и собирала паданцы. У тех яблок была шершавая кожица, они аппетитно хрустели при надкусывании и были пахучими и вкусными. В старом буфете, как любая советская пенсионерка, бабушка хранила стратегический запас сахара, и вот день за днем она привозила понемногу из сада яблоки и варила повидло в алюминиевом тазу.
Готовое повидло раскладывала по банкам, закрывала бумажкой и обвязывала резинкой. Банка становилась к банке на антресоли, дети и внуки возмущались: "Зачем ты мучаешься, почему ездишь одна в такую даль, брось эти яблоки…" Но, она не бросала. Искалеченные артритом руки уже не слушались, сложные блюда уже не получались, но яблочное повидло было ей еще подвластно. Кроткая, голубоглазая, беловолосая, она, помолившись, каждый день совершала свой маленький яблочный подвиг, страшась бездействия и уныния. Каждая его порция получалась иного оттенка: одна золотистой, другая рыжей, третья — цвета корицы…. Зачем-то бумажки на банках были подписаны: "Яблоко", будто их можно было с чем-то спутать? Маленькая ее квартирка пропиталась яблочным духом, духом радости.
Зимой все усугубилось, заледенело и заострилось. Зарплату родителям не выдавали, а город погрузился во тьму «веерных отключений электроэнергии». Я училась со второй смены, и, возвращаясь из школы на автобусе, всматривалась в прямоугольные контуры темного микрорайона. В сумерках рыжий ЛиАз скользил по обесточенным улицам: многоэтажки чернели на фоне фиолетового неба. По мрачным дворам расходились молчаливые и растерянные люди. Была необъяснимая тревога и жуть в этих мрачных сумерках. В домах не горел свет, ни в одном окне… Нам словно говорили: "Надежды нет…" Подразумевая большее: "Вас всех тоже нет…"
Домой я приходила первой, пройдя нависшим надо мной квадратом двора, где темное небо было все же светлее окружавших мрачных стен, осторожно нащупывая ногой первую ступеньку лестницы в подъезде.
Никакого запаса свечей не хватило бы на долгие вечера и ночи, и на базаре появились керосинки. У нас была красная, от нее воняло и днем ее выносили на балкон. К вечеру стеклянный купол лампы промерзал на холоде, от огня он мог лопнуть…
В пустой и темной квартире я приносила с балкона керосинку, несколько минут грела стекло руками и только затем поджигала фитиль… Потом уже, при уютном свете лампы и пыхтении чайника, отрезала кусок вчерашнего хлеба и мазала его душистым яблочным повидлом. В сладкой яблочной массе попадались то семечка, то кусочек кожуры, если повидло было цвета корицы и слегка переваренным, то напоминало мармелад…
У керосинки, с яблочным бутербродом и книгой, я коротала свои вечера, поджидая родных. Тогда, наверняка, было что-то еще — мама, как и другие женщины, придумывала еду из ничего: из воды, из картошки, из консервы… Но сейчас мне помнится только это повидло, да еще одно чудо: розовое варенье…
Моя цхинвальская нана, несмотря на войну, каждую зиму ухитрялась присылать нам крохотную баночку розового варенья. Розы в ее саду цвели удивительные, все лето до поздней осени: розовые, белые, чайные… Они благоухали все мое детство. И под обстрелами, и в блокаде, и в голоде, и в холоде, в такой тьме, по сравнению с которой наш погруженный в ночь микрорайон казался мимолетным приключением, она обрывала лепестки своего розария и, каким-то неведомым образом, на дровяной буржуйке творила свое полусказочное варенье из лепестков роз… Крохотная баночка, которую она передавала, хранила благоухание сказочного сада.
Яблоки и розы хранили надежду… Сладкое всегда посылается в утешение… Старухи знали это наверняка и утешали нас в навалившейся тьме.
Что бы не прогнозировали нам — прошлое ушло, что бы не было в будущем — оно будет иным. Судьба изменяема, неважно, это судьба маленькой девочки или это судьба огромной страны… Всегда есть возможность сделать чью-то жизнь легче, иногда достаточно розовых лепестков и опавших яблок, давайте помнить об этом…
О добре и любви, которые способны менять мир.
Новый год пока еще чист перед нашими помыслами и деяниями.
Нам дано время, оно бесценно…
Все будет хорошо, я верю!
