С родным языком дела у меня обстоят, как у собаки Павлова. Я все понимаю, но ничего не говорю. Плюс условный рефлекс: если заговорю, всем будет смешно.
Я из поколения детей тех родителей, которые только переехали из сел во Владикавказ. И на родном языке говорили, как дышали. И, конечно, предположить, что их дети не заговорят по-осетински, не могли и в страшном сне.
Все мое детство вокруг меня был дигорский. На нем общались родители, мама со своими сестрами, все родственники. Видимо, русский прививался как первый иностранный. Другого объяснения, почему я говорила по-русски, нет.
Зато есть лингвистическое объяснение тому, почему на родном языке я заговорила с русским акцентом. Потому что ставить первым надо фонетически более сложный язык. Осетинский с его къ и хъ. Вот они-то и стали непреодолимой преградой между мной и родным языком.
— Поговори по-дигорски, — просила моя бабушка Даруся и заливалась смехом, слушая мой акцент. Конечно, бабушка и предположить не могла, что я перестану даже пытаться говорить. Такого неговорящего урода в их большой семье из Дигоры до тех пор не водилось.
Спохватились мои родные поздновато: годам к шести. Три лескенские тетушки моего папы по очереди наведывались к нам домой, чтобы убедиться в том, что я, действительно, "не дзорун дигоронау". С папиной стороны во всей породе таких, как я, тоже раньше не водилось.
— Скажи табуафси, — заклинала меня старшая из тетушек Замира.
— А ты знаешь, что значит по-дигорски бузныг?— с надеждой спрашивала средняя тетушка Дадзи.
— Инвалид, — жестко констатировала младшая из тетушек Абидат, поняв, что я понимаю, но молчу.
Про "инвалида" было грубо, но небезосновательно. Оказывается, есть даже теория о том, что у тех, кто не знает языка матери, отсутствуют нейронные связи, жизненно необходимые для правильного развития и мировосприятия.
Потом были репетиторы на каникулах. Призванные научить выговаривать эти самые къ и хъ. Не вышло.
Тогда же был осетинский в школе. Оказалось, что инвалид не только я. Более того, я была вполне себе успевающая, пока надо было читать и переводить. Но потом случился конфуз.
"Аргъау", — прочитала и перевела я. По моей версии слово переводилось как "читай". Но надо мной смеялись и говорили, что это "сказка". Я вспомнила бабушку. Я плакала и настаивала на своей версии. Говорила, что точно знаю. Консилиум учителей осетинского постановил, что моя версия имеет право на существование. После этого случая я решила, что осетинский мне недоступен, даже несмотря на то, что таки выучила стихотворение про "Арра фыййау".
Я виртуозно овладела навыком произнесения "о", "ама", "на", этих коммуникационных навыков оказалось вполне достаточно сначала для благовоспитанного ребёнка, а потом для добропорядочной невестки.
Но как же я всегда хотела говорить по-осетински, избавившись от клейма урода и инвалида! Особенно вот этот момент, когда к тебе по-осетински, а ты в ответ по-русски… забавно, что человек мог понять это спустя полчаса разговора, но вне зависимости от этого, вот это вот выражение лица "да она инвалид", которое особо удавалось моим родственникам на всяких семейных мероприятиях, оставалось неизменным. И конечно, еще больше я хотела, чтобы говорили мои дети.
Пять уроков осетинского в неделю в школе дарили робкую надежду, которую учебник для первого класса убил в зародыше. Моя мама, свободно говорящая на всех диалектах, помогая с домашним заданием внуку, обращалась к словарю.
Что я хочу сказать? Что тема "неговорения" для меня очень болезненная. И не говорю я точно не потому, что не хочу. И на примере своем и окружающих меня людей, могу утверждать, что неговорящие по-осетински дети могут вырасти в семье говорящих родителей. Если не владеет языком один из родителей, то шансы резко уменьшаются, а если оба родителя не говорят — то они стремятся к нулю. Поэтому мы язык теряем. И углубленное изучение тех, кто говорит, не поможет. Потому что это — не гарантия для их детей.
Мне всегда было странно, что, как учить неговорящих осетинскому, решают те, кто говорит. Результат этих решений мы видим в школах. Такое ощущение, что эти люди целенаправленно переводят наш уникальный с лингвистической точки зрения язык в область сакральных знаний. Потому что, просто используя любую методику изучения языка, за пять часов в неделю и десять лет в школе, не имея проблем с практикой и носителями языка, можно выучить даже китайский.
К сожалению, таким, как я, и хуже, чем я, осетинский надо учить как иностранный. С погружением, к счастью, хоть с этим проблем нет. Что я и собираюсь сделать в ближайшее время, потому что нашла место, где, кажется, осетинскому учат. Да, как иностранному, а не как родному. По методу Берлица. С погружением и активным говорением. Если сработает, и мой пассивный осетинский активизируется, то это будет исполнение самой давней детской мечты. Останется только прыгнуть с парашютом.
Учат осетинскому в школе "Фандиаг". Собственно, хотела рассказать именно про нее, но отвлеклась. Но обещаю рассказать, как все получается, как только начну учиться. Если все получится.
