Картина первая. Предвестие
Январь 1990. Утро началось странно. Мама не разбудила. Выхожу на балкон. Солнце. Яркое солнце и синее небо. Мама испуганно говорит: "Грузины в городе!" Не понимаю почему нужно бояться.
Страх приходит потом, когда нельзя выходить из дома. Когда стрельба за окном все чаще. Когда рассказы шепотом про то, что детям нельзя слушать, про паяльники, бутылки, сбритые усы и вырванные ногти.
Картина вторая. Весна 1992
Этот страх стал привычным. Знакомым. Теперь он появляется вместе со свистом ракет, заполняет всю тебя, а зубы заставляет стучать как от холода. Должен быть взрыв в воздухе. Тогда не страшно. Тогда пронесло.
Мама говорит: "Нужно уезжать!" В тот же день в кузове ЗИЛа. Некрытом. Очень много пыли. Но все как-то странно. Я с двоюродными братьями и сестрами. Нужно бояться, а нам весело. Ведь путешествие. Единственное воспоминание с Зарской дороги — как грузовик становится практически вертикально.
Потом был Владикавказ. Мы остановились у родственников, пошли в школу. Мама вернулась в Цхинвал. Каждый вечер все собираются у телевизора — узнать, что в Южной Осетии. Постепенно родственников в одном доме становится так много — 48 человек, — что спать негде.
В школе жутко неуютно. Дети считают необходимым показать на тебя пальцем и напомнить, что ты беженец. Это слово становится синонимом всего самого плохого, что можно представить. Двоюродные братья дерутся с теми, кто их так называет — "обзывает". Мы — девочки. Мы молчим…
Страшнее всего стало, когда бабушка с дедушкой стали "беженцами". Это было крушением всего мира. Тогда детство закончилось. Не осталось уголка, где бы ты был счастлив…
А для бабушки самым страшным воспоминанием, за всю ее трудную жизнь, стало то, как она была вынуждена бежать из родного дома, когда грузины вошли в их село, когда были убиты семь человек, в том числе и ее двоюродный брат.
Заканчивается учебный год. А мы все еще "беженцы".
Следующий учебный год начался дома. Не 1 сентября, позже. Но дома. Уже были российские миротворцы. Войны не было.
Очень странно, что возвращение домой совершенно не запомнилось. Возможно, потому, что вернуться «оттуда», особенно ребенку, невозможно.
Картина третья. Родные
Не помню точно, когда это случилось, наверное тоже 1990 год. Но вот: сестра моей бабушки, две ее взрослые дочери, сын-подросток. Есть еще старший сын, но он не здесь. То ли в плену, то ли в больнице после. Раньше они жили в Грузии. Однажды к ним пришли и попросили выступить по телевизору с призывом к осетинам «Одуматься!» Сестра моей бабушки отказалась. Тогда односельчане стали их преследовать. Стали говорить, что они «оси экстремисти» («осетинские экстремисты» — груз.) Дело дошло до избиений. Отец отказался их защищать. В одну ночь они вынуждены были уехать в Южную Осетию. Потом Северную. Потом снова в Южную. Сестра бабушки так никогда больше и не оправилась от этого — четыре инсульта… смерть в чужом доме. Никто из ее детей так никогда больше и не вернется туда, где родился.
Картина четвертая. Рядом
В 2011 году с подругой журналисткой идем в места компактного проживания беженцев из Грузии и вынужденных переселенцев из приграничных сел. Все многоквартирные дома расположены на разных окраинах Цхинвала. Везде ужасные условия. В Турбазе на восточной окраине жалуются, что канализационные стоки ведут собственно в подвал этого же дома. На западной окраине и того хуже: в полуразрушенном здании, домом, назвать это язык не повернется, санузлов вообще нет. Но в нем вынуждены жить. Вынуждены жить даже маломобильные люди. Ведь другого дома у них нет. Он был, но теперь его нет. И, кажется то, что прошлое было лучше, гнетет их гораздо больше, чем то, что вокруг сейчас.
Картина пятая. Сегодня
Москва. 2015 год. Таксист рассказывает, что несмотря на жару, не может носить рубашки с короткими рукавами. "Не могу и все! Это наверно от деда у меня", — говорит он. Ударяется в воспоминания о своем дедушке. По фамилии понимаю — абхаз. И по времени тоже все сходится — война пришлась и на его детство или отрочество. Но уехав тогда в Россию, он остался здесь. Он не стал "беженцем", стал частью этого мира. Изредка рассказывает истории о своем дедушке, который так похож на моего. Но не более. Ни слова о войне. Просто воспоминания о дорогом человеке.
Он не "беженец", хоть и был вынужден бежать от войны, он успешен на новом месте. Такси — это подработка на время кризиса.
Возможно ли всем вынужденно покинувшим свою Родину обрести вторую? Это вопрос вопросов. Кто из тех, кто сейчас сметает все границы на пути между Сирией и Германией, кто из тех, кто погибает в кузовах грузовиков, кто из тех, кто теряет близких в кораблекрушениях, добровольно покинул бы свою Родину? Тысяча? Две? Десять? В любом случае, это происходило бы не таким ужасным способом. Зачастую на такой страшный риск идут ради будущего, ради детей. Не все дети обретают новый дом, не все возвращаются в старый. Но нам всем с этим жить. С тем, что самые благополучные страны, поддержавшие анти-правительственные выступления в Сирии, не справляются сегодня с тем, что сами же и породили.
